Чем больше я вспоминал Диану утром, тем яснее мне становилось, что чем-то она все-таки занималась.
Чем? А что паучихи умеют делать лучше всего? Копаться в головах.
Но кроме меня в доме никого нет. Нет никого на версты вокруг. Рядом с ней только я. Значит…
Я поежился.
Могла она копаться во мне, пока я спал? Но я же ничего не чувствую. Никаких изменений.
Хотя… Что я знаю о том, как чувствуют себя те пурпурные? Может быть, им тоже кажется, что в их головах никто не копался. Даже наверняка. Уверены, что все, что они делают – делают по собственной воле. И к собственной пользе.
Наконец-то слева остался большой поворот – последний перед домом, вроде бы. Да, так и есть. Вместо деревьев, наполовину растворенных в тумане – потянулась темная, словно провал в никуда, поверхность пруда.
Я напрягся, пытаясь уловить холодный ветерок в висках. Быстрое настороженное касание, почти рефлекторное. Здесь уже совсем близко, здесь она должна почувствовать, что кто-то рядом.
Но касания не было.
Вытянув шею и приподнявшись на сиденье, чтобы заглядывать за переднее крыло вниз, на дорогу перед самыми фарами, где еще что-то различимо, хоть так угадать края дорожки, я обогнул дом и заехал в гараж.
И все еще не чувствовал Диану. Ни единого касания, даже самого робкого. Странно… Не может же она спать? Все то время, пока меня не было, целый день…
Или она настолько чем-то занята, что и моего приближения не заметила, и машины не услышала?
Тпру! Не надо накручивать себя. Цепь я проверил, а больше ей тут заниматься нечем. Нечем! И не надо себя накручивать.
Ночью тоже было нечем… Но утром она была сонная и выжатая. Не так ли?
Я выключил фары, вокруг машины сгустилась непроглядная чернота. Робкий свет из салона таял, едва оторвавшись от машины. Стен гаража не видно, будто и нет вовсе.
Будто и самого гаража нет, и вообще ничего нет – кроме островка света в машине. А больше во всем мире ничего не осталось. Все растворилось, пропало куда-то…
Из-за плотного тумана казалось, что вокруг не отсутствие света – а темнота, наползающая со всех сторон.
Я положил руку на ключ зажигания, чтобы заглушить мотор, но не решался повернуть его.
Нет ничего, кроме островка света. А выключишь мотор, пропадет и он. Пропадет машина, пропадет все – кроме темноты, которой пропадать некуда, которая вечна…
Стыдясь на себя за этот детский страх, я сначала приоткрыл дверцу, чтобы сходить включить свет в гараже, а потом уж выключить свет в салоне машины.
Туман заполз внутрь, холодно касаясь кожи, оседая крошечными капельками воды. Неся с собой запах сырости, прелых листьев… и чего-то еще.
Я не выдержал и захлопнул дверцу. Посидел еще несколько секунд, вдыхая запах кожи и ваниль пончиков. За несколько часов езды эти запахи приелись, стали незаметны. Но после глотка влажного тумана, полного запахов разложения, – я снова почувствовал, насколько же сладко пахнет внутри.
А когда распахнул дверцу, сырость тумана и запахи в нем стали еще противнее. Морщась, я пытался разобрать, чем пахнет. Неужели так может пахнуть одна лишь прелая листва? Трудно было в это поверить. Больше всего это напоминало…
…обшарпанные темно-зеленые стены, скамейки под изодранным кожзамом, горбатый линолеум – и запах, тяжелый запах, пробивающий даже резь хлорки, запах, к которому совершенно невозможно притерпеться…
Через открытую дверцу свет чуть раздвинул темноту. Но он слишком слаб, чтобы добраться до стен. Темная пелена скрывала все вокруг, даже въезд в гараж не различить.
