Карл Витте, или История его воспитания и образования - страница 5



Многие из них настойчиво просят меня писать более просто, именно так, как я порой рассказываю это им или, иными словами, написать доходчивую историю моей системы для всего мира в том виде, в каком я объясняю её на словах. И когда они отвергли все мои возражения, которые я мог выставить, я был вынужден ручаться им своей честью, что когда-нибудь это сделаю.

Одним из моих самых аргументированных возражений было то, что некоторые озлобленные люди могут сказать: а есть ли действительная нужда в этой книге? На это мои друзья отвечали: Даже если так! Пусть господину Б. или господину Ц. это и не нужно – это нужно нам – напишите её для нас!

И я держу слово. Быть может, та польза, которую это может принести и, надеюсь, принесёт; или быть может, удовлетворение от достижения того, к чему я стремился, сильно поддерживают меня. Некоторые ценители могут осмеять мой достойный успех, могут со всех сторон раздаться дикие вопли о том, что всё это неоспоримое доказательство моего успеха лишь благие намерения. Будущее решит наш спор.

Я прекрасно знаю, что не все смогут преуспеть так, как я. Я также понимаю, что это не столь необходимо для всех детей – быть образованными так же, как мой сын. Но я убежден, что большее из того, что я сделал, может быть повторено и разумное приложение моего метода принесёт немалую пользу.

‹…›

Так же думали и говорят очень многие среди наших учителей и воспитателей (в строгом смысле слова), такие как Занф, Шерве, Зампе, Зальцман, Оливье, Тиллих, Гутсмутс, Ладомус, Зереннер, Ленц, Леопольд и т. д., равно как и многие другие, ставшие благодаря этому моими настоящими друзьями, поскольку их весьма интересовал мой опыт; все они также продолжают – и поддерживают – активное участие в моих идеях; и все они уверены, что это нуждается в публичном объяснении.

Тем, что я делаю, очень рано заинтересовался Песталоцци[3], и он своим ясным видением и теплым непредвзятым умом смог предвидеть не только цвет, но и плод в том, что было ещё крошечным бутоном. И наблюдая за тем, что я делаю, он выразил свое отношение и немалую симпатию к этому в следующем письме:

Дорогой высокочтимый друг!

Позвольте мне, пока Вы еще пребываете по соседству с нами, ещё раз сказать Вам, насколько я заинтересован Вашим методом воспитания, по которому Вы занимаетесь со своим ребёнком, и насколько я нахожу свои педагогические идеи в сущности на Ваши похожими. Позвольте мне сказать и больше: я порой опасаюсь, что мои рубрики: форма, число и слово, равно как и весь внешний вид моих элементных книг[4], на первый взгляд очень могут показаться всего лишь действием безыскусной природы, наивернейшим образом корректирующей формы общечеловеческого здравого смысла. Но на самом деле это только кажимость, которая зиждется на том, что в целом исполнение нашей деятельности несомненно схоже с любым другим образовательным методом, в котором находят свое чистое выражение опыт способного к непосредственным наблюдениям отца и подлинная любовь матери. Что с того, что этот опыт не виден в мертвых столах и нагромождениях бесконечных изданий? Он и не может появиться там! Но если Крюзи[5], ведомый этими идеями, становится совершенным ребёнком для детского сознания, и ребёнок находит себя в каждом слове Крюзи, и во имя его воспитательного метода и должен находить себя там, как должен находиться себя в самых простейших словах своей матери, чья разумность стала ему ясна благодаря тысячекратному опыту – тогда наша реальная деятельность воистину есть нечто совершенно отличающееся от того, чем может показаться на поверхностный обманчивый взгляд. Верно и то, мой друг, что Вы видели лучше, чем кто-либо иной, хотя бы уже потому, что по сути работали в том же самом духе. Вы не знали этого, но в основании Вашей деятельности лежат те же зрелые естественные чувства, на которых после бесконечных поисков развиваются и мои педагогические правила.