В следующую пару дней я занимался боем на мечах и пуническим языком, а по вечерам разговаривал с Ханно. Он был весьма благодарным слушателем и все время просил меня рассказать о чем-нибудь еще. Но я предпочитал слушать его – не только о дальних краях, но и про Карфаген, про Рим, про нумидийцев…
А потом мне принесли «земляное масло» и другие составные части будущего «карфагенского огня». Сначала я сделал маленькую плошечку этой гадости и испробовал ее, как тогда в Америке, на камне, выступавшем из моря (этот самый камень я туда сам и привез). Получилось на удивление эффектно. Ханно, который поехал со мной, пытался это всячески затушить, но, пока не прогорело, ничего у него не получилось. Я поджег вторую порцию – и, как я и читал, ее удалось погасить уксусом.
– А как ты предлагаешь использовать это изобретение? – спросил меня Ханно.
– Прямо перед выстрелом добавляешь в горшок негашеную известь и запечатываешь его, потом стреляешь им из катапульты. Горшок разбивается о вражеский корабль, «карфагенский огонь» загорается, и…
– А что, это может сработать, – кивнул мой приемный отец. – Надо бы это где-то испробовать…
– И так, чтобы об этом знало как можно меньше народу. А то, как говорится, если знают двое, знает и свинья.
Я бессовестно присвоил слова Мюллера из «Семнадцати мгновений», но Ханно расхохотался и перевел выражение на пунический.
– Надо будет запомнить. А насчет проверки… Есть тут одна бухта, в которой редко кто-то бывает, хоть она и не так далеко от города. Нужно будет подготовить пару горшков с этим «огнем» и пару доз негашеной извести – наверное, придется делать ее на месте. Возьмем катапульту и старую лодку, потренируемся, а потом выстрелим твоим горшочком. Если не попадем, вторым. Если я дам тебе горшки, ты сможешь все подготовить к завтрашнему дню?
– Смогу, Ханно.
Получилось даже лучше, чем мы думали. Там были обломки старого причала, который, по словам Ханно, использовался контрабандистами. Так что и лодка, и причал сгорели дотла, после чего Ханно даже крепко обнял меня, что обычно за ним не водилось. И мы вернулись домой триумфаторами.
А там меня ждал еще один сюрприз. Коня, которого Магон одолжил мне перед боем, он подарил мне, когда я стал членом рода. Ханно тогда еще едко заметил, что Магон получил от меня целых четыре нумидийских лошади, не говоря уже о чести дочери, так что обмен был в любом случае неравноценным. Я назвал коня Абрек, как любимого коня дедушки Захара. Сейчас Абрек стоял оседланный, и его держал за уздечку сияющий Боаз.
Я подошел к коню, протянул ему морковку – она мало чем отличалась от привычных нам, кроме того, что была белая. Тот ее схрумкал, а я поставил ногу в стремя – да, на ней уже были стремена – и вскочил в седло, а затем чуть прокатился по Бырсату.
Сделано все было на славу. Я попробовал, как в молодости, наклониться вправо и чудом не сверзился – дело было не в стремени, оно-то выдержало, а в мастерстве горе-наездника. «Ну что ж, – подумал я, – надо будет с этим поэкспериментировать». И вернулся домой – да, это теперь был мой дом, – напевая «Был посошок, теперь давай по стременной». Понятно, что ни «посошка», ни «стременной» в Карфагене никто не знал, зато стремя теперь было.
3. Наездники и наездницы
Следующие дни я каждое утро выезжал на Абреке, сначала на несколько минут, а потом и на час-полтора. Кое-какие детали седла я решил улучшить – например, сделать заднюю луку чуть повыше, добавить кожаные крылья по бокам, да и усовершенствовать подушки на спине лошади. Придумал заодно и узду получше, включая длинный поводок на случай, если упадешь с коня.
