Я же решил денек отдохнуть, а заодно и попробовать вспомнить что-нибудь еще. Ведь пока что боевые действия практически прекратились, хоть я и твердил Ханно, что ни в коем случае нельзя «почивать на лаврах» после боя в порту. Тот однажды обмолвился, что, видите ли, старейшины все еще считают, что нужно мириться с римлянами, и тех, кто за активные боевые действия, единицы. Но вновь пообещал познакомить меня с некими «интересными людьми».
Однако не успел я прилечь на деревянной кушетке, как меня окликнул мелодичный голос:
– Здравствуй, Никола!
Я вскочил на ноги и увидел Мариам. До этого случая я лицезрел ее лишь тогда, когда меня приглашали на совместные трапезы, что было всего-то три-четыре раза. Конечно, два раза ко мне приходила Танит, сказав, что от Мариам, и оба раза мы провели ночь в одной постели, но не более того. После ее второго визита я даже напевал Высоцкого: «Ну а что другое если, мы стесняемся при ём».
– Здравствуй, Мариам, – сказал я с поклоном. – Рад тебя видеть.
– И я рада, Никола. Я бы приходила почаще, но папа с мамой мне это запретили. А сейчас я получила у них разрешение посмотреть на твою… сыделат.
Да, я не знал, как именно назвать «седло» в этой реальности. Я даже знал, как оно будет по-арамейски – «сарга», но здешний эквивалент – «сыргат» – означал тряпку, которую здесь клали на спину лошади. А я изобрел нечто новое. И взял русское название, сделав его женского рода вместо среднего, которого в пуническом не было, и добавив окончание «т».
– Конечно, Мариам.
И я провел ее к Абреку, который сегодня отдыхал. Тот ее узнал, радостно схрумкал белую морковку, которую ему протянула девушка, и я его оседлал. Конечно, в средневековой Европе женщины катались в «женском седле», но здесь ничего даже близкого не было: все ездили одинаково, и не в седле, а на сыргате.
Я показал Мариам, как пользоваться стременем, но все равно помог ей сесть на коня, и, хоть я старательно и не смотрел на то, что было у нее под столой, все равно увидел что-то белое, и, хотя это было вполне невинно, мне пришлось совершить усилие над собой, чтобы не возбудиться. Позже я узнал, что свободные женщины в Карфагене, кроме самых бедных, носили обычно нечто вроде полотенца, обвиваемого вокруг чресел: те, кто побогаче, шелковые, те, что победнее, льняные; а в «те дни» туда добавлялись старые тряпки.
Но как бы то ни было, Мариам ничего не заметила и, как только села, неожиданно полетела вскачь на Абреке. А я забрался, как сумел, на кобылу, стоявшую рядом (ее, как мне сказали, звали Лела, что означало «ночь»; интересно, что по-арабски это звучит почти так же – «лейла»), и поскакал за ней. Конечно, ехать на неоседланной лошади, да еще и без узды, было для меня удовольствием, как говорится, ниже среднего.
Когда я выехал из ворот поместья Бодонов, Мариам нигде не было видно, но мне показалось, что я слышал копыта чуть правее, по направлению к Неферским воротам. Я, естественно, за ней, хотя, конечно, Абрек был намного быстрее Лелы, а еще я ехал вообще без всякого седла, даже без здешнего сыргата. Я еще подумал, что одно неверное движение – и мне больше не придется сдерживать себя при визитах Танит по, так сказать, сугубо анатомическим причинам.
Я даже не подумал, что у меня с собой нет пластины, удостоверяющей мою личность, да и одет я был в камуфляжную куртку, футболку и шорты из будущего.
