– Ну чего, – спокойным голосом говорит Платов, споласкивая руки в блюде с водой, – вот тебе и пациент, Вадик. Так что не зря заехал. Запишешь себе ходку на законном основании.
– Да-да, – усмехается Забралов, не оборачиваясь, – сейчас и помчимся.
– Ты в реанимацию, на всякий случай, заедь прежде, – говорит Дарья, – всё ж ки он не дышал несколько минут, как там с мозгами…
– Завернё-ом.
И мы всем табором ведём Водяного к машине.
Просыпаюсь от того, что хлопнула дверь.
– И-е! – голос Фулюгана. – Лекарство принимать бушь? – и вытаскивает из-за пояса «Столичную».
– Лекарство? – я сажусь и не ощущаю в теле тяжести. Фулюган уже разливает по стаканам, улыбается.
– Ты чего? – спрашиваю.
– А помнишь, я говорил про Водяного?.. Умрёт не своей смертушкой.
– Но он же не помер. Или что?
– Во-от, остережение свыше! – Фулюган смотрит на меня так, словно ждёт одобрения за свою проницательность, но я отвожу глаза на сосны за окном, которые мы посадили с сыном, их нижние ветви отяжелели зимой от снега и теперь, давно обтаявшие, так и остались лежать на земле.
– Надо рядок-другой отпилить, – перехватывает мой взгляд Фулюган.
– Зачем?
– Чтоб ввысь тянулись быстрее. И чтоб жизнь обновлялась.
И вот уже с ножовкой в руках колдует он у первой сосны, а я стою поодаль и выражаю сомнение в целесообразности затеянного, но он не реагирует, что-то бормочет себе под нос.
– Ты чего там бурчишь?
– Колдую.
– Колдуешь?
– Да, – он тычет пальцем в одну ветвь, затем в другую, третью: – Это ты, это твой сын, а это, – и он принимается энергично пилить, – твоя жена! Вот увидишь, она в другой раз приедет и обязательно спросит: кто отпилил, пошто? И знаешь, что нужно тебе отвечать?
– Нет. Что?
– Скажешь так: я тут не один.
– Ну прям как пароль. Что же он обозначает?
Фулюган отирает со лба пот:
– То и обозначаит, чтоб отвязалась, нечистая сила! – И он, насупясь, переходит к другой сосне, затем к третьей, и, похоже, верит в то, что совершает не напрасную работу.
Меня вдруг осеняет догадка: ему не хочется оставаться в следующую зиму одному на участках – не страшно, но тоскливо. (А первый бич – Однорукий – давеча говорил, что на зиму переедет в город).
– Значит, сказать: «Я тут не один»?
– Что?
Ну что ж, ну что ж… Кто знает, как оно повернётся?
А летом у Фулюгана появилась симпатичная узбечка с ребёнком в коляске. Кто такая? Ну да придёт – расскажет…
Вот втемяшилось вдруг в голову: так ли уж действительно правда, что свято место пусто не бывает?
Полагаю (теперь), быва-ат. (Могу даже назваться – для официоза, дабы не подумали: мистик или ещё кто из таковских. Антон Фёдрыч Благополучнов, доцент местного высшего заведения). Да ещё как быват. Ну, занять-то его займут, место (пустое якобы), кто-нибудь да заполнит вакуум… Это уж как водится. И станет, однако, и не пусто вроде, да вот – всё же! – пустовато. У кажного, знать, свой колорит – и обличья и души… Речь, само собой, не о чьём-то кресле административном, и тем паче, не о троне золочёном… О духовно-душевном… Как в одной разбитной частушечке: «Ах, страдаю, я страдаю, ах, страдания мои!..» Впрочем, в ней, в частушке энтой, как раз не о духовном страдании… Измышления ж мои, да: о насыщении духом благородства пространства возле себя. И чем больше это пространство, круг этот незримый, тем, сами понимаете… Одно пространство соприкоснётся с другим таким же, затем… Далее хотелось сказать: и наступит тогда, мол, полный коммунизм, настоящий то есть.
