добавляешь в неё свою индивидуальность,
дополняешь её звучанием струн твоей души…
и только затем передаёшь её музыкантам посредством глаз, мимики, наклона тела…
и, конечно же, движения рук.
Движение рук! Преподаватель в консерватории всегда повторял ему одно и то же слово – «мягче!» и никогда не был доволен результатом. Что бы ни делал Роберто – как ни разминал кисти, как ни растирал ладонями пальцы и предплечья, как ни крутил по несколько раз в день все суставы рук – он не мог добиться такой плавности движения, как у преподавателя. Роберто даже выстроил целую теорию, пытаясь объяснить свой неуспех. Если ты родился в Италии, и все твои предки были итальянцами, которые начинают жестикулировать раньше, чем говорить, у тебя и получается «мягче», легко и непринужденно. И гены другие, и практика подольше. А Роберто (тогда ещё Роберт) переехал жить в Италию подростком, когда его мама повторно вышла замуж за итальянца, фамилию которого он теперь носил. Наверное, поэтому «più morbido!19» никак и не получалось.
Позже, когда Роберто посмотрел, как работает Герберт Фон Караян, он прекратил дальнейшее развитие своей нативной теории. С одной стороны, да, Караян не был итальянцем и действительно часто двигал руками так, будто накачивал шину автомобильным насосом. Но, с другой стороны, отсутствие в его движениях итальянской «мягкости» совершенно не мешало его оркестру звучать настолько потрясающе, что сделало дирижёра мировой знаменитостью. Этим Роберто и стал успокаивать себя, перестав обращать внимание на непрекращающиеся призывы «più morbido!».
Впрочем, вспоминая ту необыкновенную гибкость рук, которую давеча демонстрировал синьор Дженти, разговаривая руками, Роберто всё же возобновил свои упражнения по развитию гибкости. Если овладеть более мягкими движениями, сказал он себе, тогда и лицо, может быть, примет более естественное и одухотворённое выражение. Но лицо… Лицо не хотело подчиняться этому самогипнозу. Или же следовало сдаться и признать, что эта постоянно напряжённая физиономия и была самым естественным выражением его, Роберто, персоналии.
Во время учебы, при посещении концертов он наблюдал за лицами многих дирижёров. Одни гримасничали как обезьяны. Лица других были всегда строги и сосредоточены. Кто-то улыбался, кто-то дирижировал с закрытыми глазами или избегал зрительного контакта с музыкантами. Удивительно, что при таких совершенно разных способах и приемах, хорошие оркестранты умудрялись понять, что от них хочет тот или иной дирижёр, и воплощать это в звуках, а иногда даже с первого раза.
Его учили, что дирижёр должен-де «услышать» музыку раньше, чем оркестранты её сыграют. Что она должна прозвучать в нём нужным образом, заранее, и он должен успеть показать им своё видение звукового пейзажа за мгновение, достаточное для того, чтобы они успели это расшифровать, понять, согласиться и сыграть. Для расшифровки нужны совместные репетиции. Для понимания нужно доверие. А для согласия с концепцией дирижёра нужна близкая музыкальная культура, схожие принципы и общность, которая возникает либо после многих лет совместного труда, либо как внезапное интуитивное озарение. Но как, Святая Мария, он может их озарить вот таким вот выражением лица? Молодой человек вздыхал, потом пытался расслабить лицо, и снова опускал тонарм на пластинку.
Поздно вечером, чтобы не беспокоить соседей громкими звуками классической музыки (о нет, далеко не все неаполитанцы прирождённые музыканты), он надевал наушники, садился в кресло и заучивал партитуру. Затем старался повторить всё с начала до конца, уже не глядя в партитуру, с закрытыми глазами.
