— Папа?
С трудом отлипаю от созерцания аппетитного декольте перед собой. Сознание барахтается на дне Марианской впадины между грудей, по чьей-то глупой ошибке, называемой «ложбинка».
Хуинка.
Кручу трубочку в вишневом молочном коктейле и жадно облизываюсь, когда взгляд вновь утопает в Бермудском треугольнике выше талии и ниже лебединой шеи Ани.
Интересно, у кого-нибудь есть акваланг?
«Говно не тонет», — скажет подруга.
«Что у тебя к Ане?»
Ерзаю на месте, пытаясь успокоить разбушевавшееся «что». Не тут-то было. От болезненного трения вишневый сироп устремляется вниз живота.
Сжимаю противный пластик зубами до хруста.
Просто очень вкусный. Коктейль, естественно. Вишневый. Или ванильный. Какая разница?
— Глаза не потеряй, — злорадно хмыкает воробушек и одергивает кофту.
Нет, как с ней разговаривать?
А хитрющая лиса нарочито медленно снимает невидимые пылинки с натянутого до треска джемпера. И проводит по краю декольте. Ладонью.
Смахивает она. Конечно. Я так и поверил.
Кипящий компот ударяет в мозг. Гортанный стон бьется о плотно сомкнутые губы. Коктейль летит не в то горло.
В целом, все удачно. Заливаюсь кашлем до текущих из глаз слез. Никто ничего не заметил, правда?
Пиздец какой-то.
Едва не валюсь на пол. А вот член стоит четко и уверенно, как солдат на посту. Похоже, если я сдохну, он продолжит функционировать отдельно.
Не парфюм, а биологическое оружие массового поражения.
— Папа! — вскрикивает Кирюша и требовательно дергает за рукав.
— Папа занят, птенчик, — злобно хихикает воробушек и убирает с лица выбившуюся из хвоста прядь.
Кирюша нетерпеливо сопит и смешно морщится, демонстрируя крайнее возмущение отсутствием внимания к своей персоне. Топает ногой и мнет в руках грязную салфетку.
И куда делось очередное пирожное в виде какого-то непонятного существа из жутко модного мультфильма?
— Сем?
«Поиском мозга», — думаю про себя, а вслух говорю: — Отвлекся просто, малыш. Работы много, задумался.
— А-а-а, — понимающе тянет Кирюша и серьезно сводит на переносице брови. — Папа, а у тебя много овец?
Напротив раздается истерический всхлип, а за ним следует судорожный кашель. Аня заливается хохотом, словно слышит самую смешную шутку в мире. Пока я соображаю, о чем спрашивает Кирюша.
Какие, блядь, овцы?
Кидаю недоуменный взор на раскрасневшуюся Аню. Воробушек трет горло и вытирает выступившие от хохота слезы.
Надо мной ржет, сучка.
— Есть одна, — шикаю, глядя ей в глаза.
Недовольно морщится, гневно зыркает. Того гляди, клюв наточит, и пропадай моя печень.
Не нравится?
Внутренне испытываю удовлетворение. Обожаю ее эмоции.
Самый вкусный вишневый сок на свете.
Довольно улыбаюсь во все тридцать два. Наблюдаю, как ярко сияют вспышки разгорающейся ярости в ореховых радужках.
— Мало, — хорошо обдумав все, кивает Кирюша. — Надо больсе.
— Вот видишь, сын и то понимает, — подмигиваю возмущенно сопящей Ане.
— Папа скромничает, — раздраженно шипит обратившаяся в мегеру самая красивая женщина во вселенной. — У него по пастбищу в каждом городе.
— О-о-о, — восторженно округляет рот. — Папа, а здесь посему одна?
— Норовистая, сынок. От случки отказывается, копытцами стучит недовольно.
— Я сейчас копытцем кому-то дам, — рявкает воробушек и поднимается с места.
Ее практически трясет. Из глаз сыплются острые искры, а сжатые в кулаки дрожат от едва сдерживаемого гнева.
Чистый секс.
Удовлетворение смешивается с возросшим адреналином. Предвкушение ударяет в голову и превращает остатки мозга в кисель. Не знаю, чего хочу больше: то ли бежать от взбешенного воробья, то ли зажать в каком-нибудь углу.
