Он Коля Лазарев, и никогда никто
Мной не был так любим, в нём юность страсти.
Вот если бы я даже и разбилась,
Трагедия, какая вдруг стряслась,
То это ничего, когда на взлётё.
Пускай – «ценою жизни ночь мою»,
Ведь я лечу сейчас за этой ночью.
Потом прочту, как Пушкин написал.
Ведь если что случится с самолетом,
За чувство – своей жизнью заплачу.
А то, какой-то там специалист,
Назначенный врачом в научном центре,
Сеанс со мною будет проводить
Целительным лечебным брачным сексом.
Там, в Томске, у меня целитель есть».
Стюард сказал, что скоро «Боташово»,
Томчане так зовут аэропорт.
– Вот спорим, что какая-то актриса, —
Две девушки, спешившие на рейс,
Рассматривали группу прилетевших,
А Лазарев недалеко стоял.
И понял, что отметили Наину.
– Идёт, как королева сквозь толпу. —
Наина, Коля видел, похудела.
Поэтому, возможно, впечатляла
Какой-то окрылённой красотой.
Сначала – будто всматривалась в лица
Встречающих, но было далеко.
Потом вдруг разглядела, где он есть,
И улыбнулась, и рукою помахала.
Он тоже, как тут скроешь, счастлив был,
Но главным было чувство удивленья:
И, что она внезапно сорвалась?
И речь не шла, вернуться чтоб обратно.
Ну, может быть, когда-нибудь, потом.
Наина в это время подошла,
И в тот же миг подумала с досадой:
«Зачем я нацепила каблуки?
Но снизу вверх не смотрит „цыганенок“.
Как сокол – гордо голову вознес».
Внезапно он схватил её в охапку
И сразу же отпал любой вопрос:
Что лучше – величаво наклониться?
Или присесть, чтоб легче целовать?
Их встреча обрела непринуждённость.
– Тебя, как скажешь, к предкам отвёзти? —
Её он отпустил, и любовался.
– Нет, Коля, я недаром выясняла
Насколько ты свободен в эти дни.
Скажи мне, если ты делами связан. —
– Да что же ты насколько деликатна!
Ты знаешь же, Наина, для тебя! —
И гордой головою он три раза,
Направо и налево помахал,
Желая показать: «Всё, что угодно!».
– Давай тогда поедем в Заозерье,
Вздохнем и разберемся, как нам быть. —
Тут Коля загрузил её в машину,
Стремительно понёсся в город, в центр.
Наина не особо умилялась,
Что, вот, мол, дорогие мне места.
Какие могут быть воспоминанья,
Когда нельзя взглянуть по сторонам?
Весь путь от Боташово и сквозь Томск,
Смотрелся, словно гоночная трасса.
Повсюду им светил зелёный свет,
И не было заторов при движеньи.
Единственно, что промелькнула мысль:
«Вот так бы и в Москве исчезли пробки».
Кафе носило имя “Tommy gun”.
Хоть в центре, но почти совсем пустое.
Лишь три-четыре пары по углам.
– Сюда обычно публика не ходит? —
– Нет, бойкое местечко, но сейчас… —
Столь яркое название кафе
Наину навело на размышленья:
– В далекой глубине сибирских руд,
Хозяин «точку» называет по-английски.
Вот это, понимаю я, гламур.
Что “Tommy” – это лихо он придумал,
Никто не догадается, что Томск.
А “gun”, я полагаю, что – ружьё.
А, может, даже пушка, покрупнее.
Но думаю, что это Ганнибал,
Твой очень вероятный предок, Коля.
И дальше расшифруем – «Ган» и бал,
И, значит, здесь танцуют вечерами.
Но главное, что здесь со мною ты. —
– Я помнил, что ты очень уж красива,
Но думал не настолько обалдеть.
Не верится, что ты со мною рядом. —
– Летела я не просто, а к тебе.
Где можем мы с тобою поселиться? —
– Так, может, я спрошу у Вячеслава?
Он звал меня смотреть второй этаж.
Там воздух, и тайга, и всюду сосны. —
– В его хоромы? Сами по себе? —
– Они с женой во флигеле, обычно.
А дети ходят в школу-интернат. —
Второй этаж нес запах новостройки,
Кругом был бор из мачтовой сосны.
