Вдруг зазвонил мобильник.
– Привет! Ты где? – это была Ира.
– Подхожу к больнице.
– Я тебя встречу, сейчас…
Я поднялся на второй этаж, Ира только спускалась меня встречать.
– Ой!.. – засмеялась она. – Я не знала, что ты так близко, – остановилась пролетом выше и протянула ко мне руки.
Ира была неожиданно в черном: юбка до колена и кофта, на ногах туфли на маленьком каблуке. Оделась как на вечеринку в ПТУ. Накрасилась ужасно: ярко, вызывающе, вульгарно.
«Надела, что было или вкус отсутствует напрочь? – подумалось мне. – И к чему такая пёстрость в больнице?» Одним словом, её вид раздражал, если не сказать большего.
– Тебе нравится? – спросила она, прижимаясь ко мне на лестнице.
– Праздник какой-то?
– Мне так захотелось. Не нравится? – всматривалась она в меня.
– Конечно, нравиться, – повел я её на этаж.
– Для тебя, для себя… Могу я одеться?
Мы шли по коридору, и в чувстве неловкости я находил положительные моменты. Было приятно, что для меня кто-то одевается, пусть и не лучшим образом. Кто-то ждет меня, пусть и не мой идеал.
То, что идет к нам само собой – от Бога.
Вечер мы провели у Залины. Ира с Залиной потягивали пиво и курили легкие сигареты. Временами заглядывали девочки с соседних палат. Поводом служили просьбы ниток, сигарет, чая. Такое необъяснимое и вместе с тем понятное женское любопытство.
Ира присаживалась мне на коленки и прижималась щекой к моей щеке, при этом произнося: «Уф-уф-уф!.. Ух-ух-ух!..» Как мать прижимается к ребенку. Полная приязнь, удовольствие присутствия, что-то такое.
Эту ночь я провел с Ирой в первой палате. Довел её до слез, нечаянно. В какой-то момент заговорил о Марине. Иру это обидело, она долго не могла успокоиться. Под дверью полночи слышались шорохи, будто ползали змеи.
– Какой ты жестокий, – говорила Ира сквозь слезы. – Ты со мной, а говоришь про какую-то Марину.
Я не понимал её слез? Ведь не говорил Ире, что люблю её. Ничего не обещал. Наша связь была её инициативой, я лишь поддался. А тут уже обиды.
Наутро я прокрался к себе в палату, пока уборщицы не вышли в коридор, и лег досыпать. Мои амурные похождения приходилось делать при строжайшей конспирации, чтобы комар носа не подточил. Только дай повод – хлопот не оберёшься.
Днем я заглянул к Альбе. Он раздражено процедил сквозь зубы:
– Разберись со своими женщинами.
– С какими женщинами?
– С такими. Сколько их у тебя?
– Что ты несешь? Говори нормально.
– Ася приперлась около полуночи… Я уже спать укладывался, в трусах стоял, телевизор выключал. Она бухая кричит: «Пойдем, послушаем, чем они там занимаются».
– И что?
– Я послал её…
– И правильно сделал. Если она погнала, я тут причем? Я же не виноват, что тут, кроме туберкулеза, диагнозов хватает.
«Так вот какие шорохи я слышал под дверью. Это Ася подслушивала. Совсем с ума сошла».
Но Альба неспроста так язвил, его «жаба душила», вот и поносил при удобном случае.
Еще Ася в ту же ночь в припадке ревности наломала немало дров.
В нашу палату вместо Калы положили молодого пацана по имени Аслан. Симпатичный, приятный, на первый взгляд, парень. Так вот, Ася стала приставать к Аслану, чтоб лечь с ним в постель до утра. При этом уверяла, что бояться ему нечего.
– Я разденусь, а ты нет, – говорила она.
Фокус состоял в том, что Тенгиз утром увидит эту картину, будет ревновать и, возможно, кусать локти.
Аслан тоже послал её куда подальше. И Ася ничего лучше не придумала, чем сесть под дверью первой палаты и пытаться подслушивать.
