Новицкий собрался и заговорил быстро, отрывисто, резко обрубая короткие фразы.
– Генерал Ланской мертв. Полковник Приовский смертельно ранен. Командование принял полковник Мадатов. Он сообщает, что будет атаковать французов, свяжет кавалерию противника, задержит его орудия. Просил ускорить движение по мосту… Лошадь картечью… Я плыл… – начал он бормотать слова, истощив последние силы.
– Он с ума сошел, ваш этот Мадатов! – Адмирал из-за спины Ланжерона услышал доклад Новицкого и теперь кричал срывающимся, бабьим голосом. – Это же кирасиры, отборные части Наполеона! Они пройдут по гусарам и не заметят! Не может легкая конница сопротивляться тяжелой. Азбука военного дела. Где он учился, этот полковник?!
Граф сцепил кисти, опасаясь, что вдруг может забыть о субординации.
– Ваше высокопревосходительство! Полковник Мадатов также знает азбучные истины, как и мы с вами. Но он понимает, что его атака – может быть, наш единственный шанс спасти корпус. Господа! – Он повернулся к штабным. – Все свободные офицеры к мосту! Хоть руками, но расчистить проход. Все, что мешает, в воду!.. Ротмистра к лекарям! Запишите фамилию…
Валериан ехал шагом вдоль фронта. Восемь эскадронов Александрийского полка стали в две линии на вытоптанном лугу у предместий Борисова. От правого фланга до первых домишек оставалось не более ста саженей. На левом фланге гусар прикрывал овражек, тянувшийся примерно на четверть версты.
Проб остановился против интервала между третьим и вторым эскадроном. Валериан приподнялся на стременах, развернул плечи, вдохнул колючий, холодный воздух. «Что сказал бы сейчас гусарам Ланской? – мелькнула в голове короткая мысль. – Год назад под Рущуком он нашел слова самые нужные…»
– Гусары! Я скачу на врага!..
От волнения он путался в словах языка, вдруг ставшего ему не чужим, но далеким. Куда-то вдруг пропали энергия и сила, наполнявшие его тело последние месяцы, после той удачной атаки под Кобрином.
– Если вы отстанете, меня возьмут в плен или убьют…
«Разве я так боюсь французов, ранения или смерти? – удивился он сам себе. – Не то говорю я, не то… Господи, помоги мне!..»
– Неужели вы хотите в один день потерять всех командиров?!.
Ему казалось, что слова его повисают бессильно в холодном воздухе, что гусары и не слышат его, и даже не видят. Все семь сотен выстроившихся русских кавалеристов смотрели через своего полковника, туда, в конец длинной поляны, где в полуверсте также стояли французские кирасиры, огромные люди верхом на мощных животных, утяжеленные металлическими панцирями. Солнце вдруг промелькнуло меж тучами, бросило на ту сторону несколько острых лучей, подсветило синие с красным мундиры, добавив грозные краски в серый ноябрьский день.
– Стыдно же будет, гусары, стыдно!
Мадатов поворотил коня. Четверо стояли подле него: два офицера из бывшего конвоя Ланского, штандарт-юнкер Никифоров, уже успевший распустить знамя, и Павловский, полковой штаб-трубач. «Что же, – мрачно сказал Валериан сам себе, – если не сумел зажечь людей, не смог заразить их перед боем храбростью, стойкостью, то… остается лишь самому показать, как исполняют свой долг…» Он потянул из ножен тяжелую саблю и, не оглядываясь, отдал свой последний, как ему казалось, приказ:
– Трубач! Атаку!
От волнения он потерял нужное слово, но Павловский его понял сразу. Над мерзлым запорошенным полем поплыл чистый короткий сигнал: «Поход!.. Шагом!.. Марш!»
