– Нам еще повезло, что самого-самого среди них нет, – продолжал тираду Ланской.
– Наполеон с армией, – возразил удивленно Валериан.
– Наполеон – да. А маршалы?
– Даву, Ней, Мюрат, Удино, Бертье… – Новицкий высыпал россыпью фамилии знаменитых помощников французского императора.
– А-а! – отмахнулся рукой Ланской. – Видел я их. Хороши, но… Был там еще один. Погиб он три года назад. Ноги ему ядром оторвало, как Яше Кульневу…
Он допил чарку, бросил на стол и быстро, широко перекрестился. Офицеры молчали, ожидая, пока командир заговорит снова.
– Говорили потом, что все, кто остался, лишь мелкая монета, на которую разменяли одного Ланна.
– Помню его! – оживился Приовский. – Он взял Праценские горки за Аустерлицем, а потом продавил наш центр у Фридланда. Великий маршал!
– Да, таких надо помнить, – согласился с соседом Ланской. – Помнить, знать, уважать и бить! Так вот Кульнев и собирался оттузить этого Удино. Тот, между прочим, тоже вел гренадеров при Аустерлице. А его авангард Яша под Клястицами смял. Ну как тут было не загореться. Да каждый из нас на его месте кинулся бы в эту лощину. И – напоролся на пушки. За генерала Кульнева, гусары!..
Валериан опорожнил чарку, но не спешил ставить ее на стол. Крутил ее в пальцах, смотрел на дно, где, случайно сохранившись, бегала между красноватых стенок мутная капля. Он вспоминал осаду Шумлы, разгром конницы Гассан-бея у леса, поездку в корпус Каменского-старшего, бешеную скачку с гродненцами, когда они пытались отрезать от крепости караван с продовольствием. Плыли перед глазами черные, мощные бакенбарды гусарского генерала, слышался его густой, насмешливый с хрипотцой голос.
– Гусар на коня садится вполпьяна, – повторил он, казалось, совсем беззвучно.
Но Ланской замечал все, что говорили и делали его офицеры.
– Что бормочешь, полковник? – Он знал, что Мадатову нравится, когда к нему обращаются по титулу и по званию, что он еще не успел привыкнуть ни к тому, ни к другому. Полковником он и вовсе ходил едва ли полмесяца, приказ о производстве пришел сразу после боя под Кобрином.
– Вспомнилось, – ответил Валериан, не желая, впрочем, повторять вслух то, что проговаривал про себя.
Ланской понял.
– Я тоже сейчас вспоминаю. Хорошая была у Яши присказка: Россия-матушка, говаривал он, уже одним тем хороша, что в каком-нибудь ее уголке непременно дерутся!
Валериан улыбнулся. Бутович и соседи его рассмеялись от удовольствия в голос. Ланской еще более раскраснелся.
– Да, Яша человек был горячий. Давыдов Денис рассказывал, сколько ему приходилось его охолаживать. И в бою, и на биваке. Солдата всегда кормил, но случись этому же солдату курицу у крестьянина взять – кажется, сам бы его запорол.
– А говорили, – Новицкий постарался прорваться в паузу, – говорили, Николай Сергеевич, что будто бы сам Кульнев ни одной куриной шеи не отрубил.
Ланской занялся трубкой и ответил не сразу. Офицеры помалкивали и ждали.
– Правда, гусары, правда. Кульнева в бою все видели, знаете, как он рубился. Но бессловесных тварей не обижал. Сам свидетелем был: свинью тащили на двор, забивать к ужину, визжала, бедная, изо всех сил. Яков насупился, отвернулся и до утра в рот ничего не взял. Из мясного, конечно. Грибочками закусывал и капусткой. Грибы он, друзья, сам солил, мариновал, и лучших, пожалуй, нигде отведать мне не пришлось. Ах, Ефимовича нет с нами больше, а то б вспомнили, как двое суток просидели у гродненцев.
