– Что вы имеете в виду, Ваше Благородие? – удивился урядник.
– Да вон, крайний казак, Швечиков, по-моему, его фамилия.
– Так точно, Швечиков, – подтвердил урядник, и подумав, добавил – ухо него приморожено от природы.
– А грудь?
– Грудь вроде без изъянов, – сообразив, в чем дело, прикинулся непонимающим урядник.
Гончаров, левым боком к ветру, пряча в воротник раскрасневшееся, с заиндивевшими усами лицо, быстрым шагом стал подходить к строю.
Антон, сразу уразумевший в чем причина торопливости войскового старшины резким движением из под шинели выдернул соседу по строю форель, а тот – пропустил её по второй шеренге, подальше от внимательных глаз начальника. Когда рыбина дошла до конца строя, вечный левофланговый казачок с весьма распространенной в станице Гундоровской фамилией Недомерков, а когда он не всегда усваивал премудрости военной науки, то его урядники, не стесняясь, Недоумковым называли, повёл себя очень смышлёно. Сделав несколько быстрых шагов в сторону ограды костела, он всучил не желающую угомониться форель, вечно отирающемуся возле храма нищему.
– Добже пан, добже, дзенькую, – пробормотал, потрясенный такой небывалой щедростью, попрошайка.
И смешок по строю:
– Вот счастье на Крещение привалило. Прямо как в сказке…
Успокаивало казачков лишь то, что всё равно оставалась рыбешка помельче, рассованная по рукавам.
Когда войсковой старшина до конца выразил свое недовольство по поводу плохой выправки казаков в строю, он направился к полковому штабу, а казаки уже подравнявшись и выпрямившись, зашагали в ногу в казарму учебной команды. Замыкающий строй Недомерков, вертанулся на каблуке и – к ограде костела, где обалдевший нищий всё пытался определиться, что делать с большущей форелью. Не было у него ни дома, куда бы он мог принести эту рыбу, ни тем более печи, на которой он бы мог её перед праздником сварить или пожарить. Его умственные потуги были напрасными. Рыба тут же была вырвана из его рук и буквально перелетела к Недомеркову:
– Всё пан, дзенькую добже! Хрен тебе халява, подержал и хватит, нам и самим она нужна…
И с этими словами, пристроив несчастную, истерзанную колючими шинелями рыбину под мышку, он кинулся догонять свой строй.
В Крещенский вечер, в нарушение устава, добытую рыбу мастерски пожарили в казарме на отопительной печи и на большом листе оберточной бумаги, как на скатерти, разложили сверху на ломтях белого пшеничного хлеба. Уже дожаривался последний кусочек, да и не кусочек вовсе, а половинка хвоста, как на запах жарёхи, учуяв её своим утиным носом, пришел крадучись вахмистр Власов.
– Нарушаем? – строго спросил их главный по службе в эти два месяца начальник.
– Господин вахмистр, по рыбке соскучились.
Власов, вдыхая ароматный, ни с чем не сравнимый рыбий дух, многозначительно им в ответ:
– Мы тоже с урядниками скучаем. Только когда попробуете, вы убедитесь в том, что я вам в поезде говорил. Не та рыбка, не та. Нет в ней духа нашего, речного. Не то, что на Северском то Донце.
И с этими словами он по хозяйски положил в лопастую ладонь три ломтя хлеба с самыми крупными кусками пожаренной рыбы и отправился с добычей в урядницкую.
– Чтоб у него память отшибло, – пробурчал ему вслед расстроенный рыбной потерей Антон.
– Тише ты, хорошо хоть он не раскричался!
– Да… Вот тебе и раскричался… Мы бы этой зря потраченной на урядников рыбехой лучше б других земляков угостили. Они б не говорили, что рыба не такая, не такая…
