С этими словами дед встал с колоды и по одному стал обнимать и крестить обступивших его казаков.
Однако, тут же прозвучала команда на поход, и конная колонна снова устало вытянулась в сторону Керчи.
Как и пообещал этот какой-то полусвятой, полусумасшедший по виду дед, красные из Крыма казачьи и другие части всё-таки выпускали.
Их войска, невидимые за холмами, напоминали жирного кота, который загнал мышь в угол станичного амбара и зная, что ей некуда деваться, а сытость от ранее съеденных мышей даёт о себе знать, начинает играть с мышью и даже отпускать её достаточно далеко. Но потом, в два прыжка настигает бедняжку, загоняет снова в угол для верности и продолжает вести с ней смертельные игры.
Для казаков Донского гундоровского георгиевского полка игры в кошки мышки с красными закончились. Тремя колоннами гундоровцы входили в Керчь. Одна часть полка перед этим принимала участие в рассеивании окончательно обнаглевших зеленых, вторая – стояла в аръергарде последним заслоном на равнинной части Крымского полуострова, а третья, самая многочисленная – подошла к окраине Керчи с обозом и даже с небольшим гуртом истомленного переходами скота.
* * *
С восходом солнца 2 ноября 1920 года многие улицы Керчи заполнились вооруженными всадниками. Оружие и снаряжение было у них казачьим, а обмундирование английским: длиннополые серые шинели и френчи зеленоватого сукна с большими нагрудными карманами. Красные полоски лампас, наскоро пришитые и растрепанные в дороге, говорили о принадлежности всадников к казачьим частям.
Почти у всех казаков сзади седел виднелись черные кожаные и бывшие когда-то белыми, полотняные переметные сумы. Наполненные разным добром, они словно притягивали чужие взгляды и заставляли почти всех казаков, охраняя свое походное добро, постоянно оглядываться по сторонам. Всадники колоннами входили в город, останавливались по команде сотенных и взводных командиров и спешивались с лошадей. Не было среди них ни шумных разговоров, ни смеха, ни бесшабашной разудалой матерной ругани, что всегда сопровождает прибытие войсковой колонны и остановку после марша.
Казаки с тревогой посматривали в сторону моря, сосредоточенно о чем-то своем раздумывали и ждали приказа.
– Снова море, – с тревогой бросил есаул Антон Швечиков своему неразлучному другу сотнику Сергею Новоайдарскову, спрыгивая с коня и радуясь выдавшемуся хотя бы небольшому отдыху от седла и дороги.
Тот, также умаявшийся от похода, охотно отозвался:
– В Новороссийске в марте этого года мы его уже видели. Тогда оно нас не обрадовало, да и сейчас тоже. Но тогда, Антоха, мы с Кубани в Крым эвакуировались, правда, без тебя, ты тогда по кубанским плавням шарахался. Куда, интересно, сейчас отправят? Говорят, на Туретчину, черт ее побери…
* * *
Командование выставило на припортовых улицах пикеты и потребовало, чтобы войска двигались налегке, взяв с собою только самое необходимое и, разумеется, в первую очередь – оружие. А что для казака необходимое, если впереди неведомая дорога, да еще не по суше, а по морю?
Два казака гундоровского полка Зендиков Никифор и Плешаков Игнат навесили на себя столько переметных сум, чувалов и оклунков, что не каждая лошадь на себе такую ношу вынесет. Вахмистр их сотни насмешливо спросил:
– А вы, казачки, случаем не из цыганских родственничков будете?
– А то, как же! Цыгане мы и есть, – многозначительно, с напускной веселостью отозвался стоявший рядом немолодой и хозяйственный казак Зендиков. – За два года полстраны объездили, а если что и нажили, так это по два ранения, а к ним то, что сейчас на себя навесили.
