* * *
От волнений и пережитых страданий при посадке на корабли никто поначалу не хотел ни есть, ни пить. Но уже на второй день пути выяснился большой недостаток воды, хлеба и вообще – любого продовольствия. Не было возможности на всех готовить горячую пищу. Команда парохода была рассчитана на обслуживание всего полутора сотен пассажиров, а их на борту оказалось в тридцать с лишним раз больше. Началась массовая жажда. Со всех сторон слышалось:
– Воды! Воды!
Пробовали пить морскую воду, подслащивая ее сахаром, но это только усугубляло страдания.
– Воды! Воды! – доносилось с палуб и трюмов.
На носу парохода был организован небольшой лазарет, но обращавшихся по поводу жажды было так много, что военный врач Александр Иванович Безрукавый, только и успевал повторять:
– Вода только для тяжелых больных. Остальным советую терпеть.
– Да сколько ж терпеть! Разве ж это можно вынести?
Наиболее бойкие казаки пробились к генералу Гусельщикову:
– Мы погибаем от жажды, господин генерал, сделайте что-нибудь!
Он ответил как всегда кратко:
– Пить нет ни у кого. И у нас в генеральской каюте тоже. Мы также живем по общей выдаче – два стакана в день.
Отсутствие хлеба не так беспокоило казаков как отсутствие воды. За годы гражданской войны им не раз приходилось голодать, но вот чтобы пить было нечего, так это действительно было в первый раз. Те казаки, которые смогли в порту набрать в баклажки воду, отчаянно её экономили. Разбившись по двое-трое, они караулили, прятали свои баклажки под грудой имущества и пили драгоценную воду мелкими глоточками в сторонке, подальше от завистливых глаз. Внезапно на корме завязалась очередная словесная перепалка:
– По три бульки пить.
– А в морду, тебе, в придачу не дать? Тебе ж сказали – по три бульки на глотку. А ты? Буль, буль, буль и еще три буля. Так и все без воды через тебя останемся.
Тем не менее, несмотря на постоянные стычки между пассажирами этого горемычного транспорта, мало-помалу все как-то приспособились к этой немыслимо тяжелой пароходной жизни. Кто-то спустился в душный, но теплый трюм; большинство же пыталось устроиться на палубе, на воздухе, который сначала был свежим, а потом, когда заштормило, стал резким и нестерпимо холодным.
В тесном, набитом людьми трюме полутьма. Рядышком расположились, сбившись в плотную кучку есаул Антон Швечиков, его друг сотник Сергей Новоайдарсков, вечный вахмистр, как он себя всегда называл, Николай Власов, писарь Михаил Фетисов и Устим Брыков с неизменным прозвищем Дык-Дык. Попозже к ним присоединился подхорунжий Гаврила Бахчевников. В трюме постоянно ходят люди… Одни кого-то ищут, другие выискивают местечко для себя. Все время слышится досадное шипение потревоженных.
– Да осторожней вы там, шатаетесь и шатаетесь… И всё по ногам, и по ногам. Отдавили уже всё.
– Язык тебе надо отдавить, говорун. Не от хорошей жизни бродим.
– А где она хорошая жизнь?
– В станице осталась.
– Да там такая жизнь, не приведи Господи. Лучше в этом железном коробке, чем в деревянном.
– Как же? Новые власти на деревянную домовину на тебя тратиться не будут. Им дров и без того не хватает.
Когда снимали с уставших и растертых ног сапоги и скидывали взопревшие шинели, то дорожная влажная духота и сапожная вонь снова и снова начинали вытеснять многих нетерпеливых на человеческие запахи наверх, на палубы. Движение и перепалки, проклятия измученных казаков начинались вновь с удвоенной силой…
