При виде первой победы конунг с радостным боевым кличем сдвинул рогатый шлем на затылок и бросился на противника, точно перед ним была не передвижная выставка скульптурно-магического искусства Атланды, а жидкий подлесок. Но опешившие было от такого нахальства идолы быстро пришли в себя и, бросив пленного барда на самого маленького флейтиста, азартно накинулись на противника.
Спасая теперь уже отряга, во фланг разошедшимся монументам ударил Иван с волшебным мечом и Сенька с калифом. Но через несколько секунд, нарушая восстановившееся было равновесие, подоспел отряд дворцовой стражи, и Агафону[7] пришлось поддержать друзей комками синего огня. Он успел отправить к небу в столбах багрового пламени тройку пьедесталов, скамейку, фонтан и беседку, прежде чем враги и друзья, спасаясь от плюющихся искрами сгустков, сбились в плотную кучу и безнадежно перемешались. А всем известно, что при отсутствии оружия или возможности его применения, но при наличии желания его применить, сеча легким движением руки превращается в энергичную потасовку.
В разные стороны полетели шлемы, алебарды, обувь, клочья одежды, комья земли и куски камня. Один из них ударил Агафона в ухо, оглушив на несколько мгновений. Опомнился маг уже в гуще схватки, отчаянно вопящим и мутузящим каменную спину. По его спине, в свою очередь, тоже кто-то пытался то ли постучать кулаком, то ли походить ногами. Посоха в пределах видимости не наблюдалось, и лишь периодические душераздирающие вскрики показывали, что он цел и валяется где-то под массой дерущихся.
Эссельте в истерике металась по ковру в трех метрах от земли, сжимая кулачки и грозно вопя «Стойте!» и «Прекратите немедленно!», но ни стоять, ни прекращать драку, медленно или немедленно, никто не собирался, ибо остановиться означало быть немедленно уроненным и придавленным более энергичными или воинственными товарищами и противниками.
Решил исход битвы при черемухе Масдай.
Вздохнув всеми своими кистями и не полагаясь более ни на человеческую рассудительность, ни на невозмутимость каменных истуканов, он прицелился и резко опустился на кучу-малу, накрывая своими двенадцатью квадратными метрами, принцессой, багажом и припасами всех и одновременно, словно разволновавшихся кенаров в клетке.
Как ни странно, способ помог.
Не то магия, оживлявшая природоохранных истуканов, срезонировала с магией ковра успокаивающим образом, не то завод их кончился, но памятники под ковром притихли как мыши и замерли. Зато люди принялись возиться с удвоенной силой – но уже пытаясь не поколотить друг друга, а выбраться из-под жесткой и грубой, словно наждак, основы ковра.
Первой на воле оказалась голова начальника патруля – лицо цвета приставшей к нему земли, смятый до конфигурации блюдца шлем, заплывший глаз и глаз заплывающий… встретившиеся вдруг слегка расфокусированным взглядом с другой парой глаз под разбитым лбом – на другом конце ковра.
Рука капрала потянулась за мечом – и выпустила:
– Извините, что отрываем вас от дел, но не будете ли вы так любезны подсказать, где его величество принимает дружественные иностранные делегации в это время дня?..
Через час антигаурдаковская коалиция, умывшаяся, переодевшаяся и смазавшая синяки, шишки и ссадины фирменным бальзамом Друстана, чинно сидела в королевской приемной под надзором трех десятков воинственных гвардейцев. Олаф в ставшем однорогим и однобоким шлеме гордо поигрывал пальцами на рукояти топора, Агафон снисходительно усмехался, поглаживая посох, Иван лихорадочно собирал из заготовленных кусков оправдательную речь, Эссельте и Серафима, задрав носы, демонстративно игнорировали восхищенные взгляды солдат.
