Проехать в Камышлык можно было только через Завальские ворота – седловину, благодаря которой Вал делился надвое примерно посередине, через эти ворота вела дорога, которая за ними разветвлялась на несколько дорог, все из которых вели к морю. Правая крайняя дорога к морю вела вдоль кустов шиповника и боярышника, разросшегося там в изобилии, невдалеке от обрыва, за которым образовалось обширное оползневое пространство – огромные слои земли, вместе с растительностью, год за годом, начиная от Семеновых круч, сползали к морю, захватывая все больше и больше пространства, и делая эту часть Завала абсолютно непроходимой. В равнинной части Завала, славившейся своими полями, цветущими разнотравием и спускающимися, с небольшим уклоном к самому морю, мужики косили сено, заготавливая его для скотины, на берегу же обосновались рыбацкие артели. Все это были рыбацкие места Булганакских рыбалей, которые справа граничили с Кутянскими артелями, а слева – с Мамскими (жителями Мамы Русской). Хоть мужики были и суровые, но каких-либо стычек, а не дай бог, поножовщины, не возникало – моря и его запасов хватало на всех. А о том, чтобы пересыпать чужие сети, или не дай Бог поживится за счет других, не могло быть и речи. Нечастые случаи, возникающие, когда-никогда, жестоко и навсегда пресекались. Это был суровый рыбацкий закон, и тот, кто хотел жить, в буквальном смысле этого слова, его исполнял. Весной, во время нереста осетровых, существовал негласный запрет на всякую ловлю, который исполнялся всеми беспрекословно. И в случае нарушения, при необходимости, карался, вплоть до смерти. И такие случаи изредка, но бывали – можно было наткнуться невдалеке от берега на перевернутую лодку, в который был утопленник, при этом руки его канатом были привязаны к лодочной банке. Таковы были суровые будни жителей небольшого приморского села под названием Булганак.
-2-
К слову сказать, жили мы в каменном доме на Чортоскубовой стороне. Дом был сложен из «семерика», и он стоит до сих пор и будет стоять еще столько же и еще раз по столько. Дом состоял из двух комнат и сеней. В одной мы спали на лежанке, там же стоял стол, за которым собиралась наша семья за обедом, в дальней, от входных дверей комнате, была спальня родителей. Собираясь за обедом в большой комнате, мы сидели на лавке вдоль стены, напротив, за столом, сидели родители. В углу был установлен «мыснык», в котором была собрана посуда, завешенный шторкой. Вдоль противоположной стороны комнаты стояла русская печь или по нашему «пичь», с лежанкой. Стол, во время обеда, венчал казанок, в котором находилось кушанье, и каждому из нас принадлежала деревянная ложка. Ели все прямо оттуда и не дай Бог, чтобы кто-то посмел стянуть какой-нибудь кусок от противоположного борта казанка, сразу мог получить деревянной ложкой по лбу, что сопровождалось батьковой фразой:
–Ешь возле себя.
Этот неписаный закон мы знали и старались его соблюдать, так как опасались последствий.
В сенях в холодное время года могла жить корова с теленком, или само теля, если было уже достаточно большим, чтобы обходиться без мамки, и в мои обязанности входило уносить из-под них все их испражнения, которые они производили в достаточном количестве. Ко всему мне нужно было успеть подставить под них ведро, чтобы они окончательно не загадили сени (или по нашему «сины»). При этом стоит напомнить читателю, что у меня уже был младший брат, который на звук журчания, мог и проснуться, от чего я мог схлопотать и оплеух.
