Хлопок получился сильный, губы и подбородок обожгло болью. Слезы брызнули из глаз. От удара, а не от того, что я так и не научилась жить без бабушки.
И сейчас эта квартира уже не была теплым местом с легким старушечьим запахом. Теперь это нора одной доброй, но ядовитой змеи. Нора, которая принадлежала мне, ведь бабушка оставила завещание на мое имя.
Москву я любила за ее равнодушие. Никто не вмешивался и не задавал мне глупых вопросов, почему я от всех шарахаюсь, не завожу друзей и в мои девятнадцать у меня ни разу не было парня. Малознакомым людям не было до этого никакого дела. А хороших знакомых у меня нет. Хуже самой ситуации для меня только объяснять эту самую ситуацию. Стыдно и противно, как если бы кто-то спросил про мои испражнения. Но другие, не испытав подобного, не поймут.
«Почему это так стыдно? Почему ты все еще не пыталась изменить ситуацию в лучшую сторону? Почему не пересиливаешь себя? Почему все твои попытки проваливаются с треском? Почему?.. Почему?..» Как замечательно, что эти вопросы задавала только я сама. Вот и Васе не смогла сказать. А мама знала и могла понять, что и пугало.
Мне нужно всего лишь переночевать. Всего лишь, черт возьми, переночевать.
Ключи от этой квартиры у меня были, но они, конечно, остались в сумке. Я не хотела звонить в домофон, поэтому дождалась, пока кто-то выйдет, и поднялась на стареньком и таком знакомом лифте на нужный мне этаж. Весь потолок кабины был обклеен жвачками. Бабушка шутила, что если одну отклеить, то лифт полетит вниз. Я хихикала, но хватала ее за руку, если она тянулась наверх, делая вид, что собирается сковырнуть одну из них.
Я позвонила в звонок. Дверь открыли сразу. На пороге стояла она. Ничему жизнь ее не научила.
Похожи ли мы с ней? Совершенно разные. Никто бы не заподозрил во мне ее дочь, а в ней – мою маму. Она невозможна в своей красоте. Несмотря на девять лет тюрьмы, избиения мужа и все другие горести, что она пережила, мама сохранила красоту и улыбку. Бесит.
Ее внешность казалась нереальной. Будто эта женщина пришла из магического мира – столько в ней было несостыковок. Светлые волосы, которые принимали за крашеные, ведь брови, ресницы и глаза у нее – темные. И если брови отливали коричневым, то глаза были настолько черны, что казались сплошным зрачком. Как будто она находилась в постоянном возбуждении или под действием наркотиков.
Еще более невероятным казался ее взгляд – душевный и нежный. Взгляд самого доброго человека на свете. Никто бы не поверил, что она может убить. Я бы тоже не поверила. Но я нашла объяснение – убийство тоже было знаком ее доброты.
Причину, почему она пошла на убийство, я прекрасно понимала. Это единственное, что я понимала в своей матери.
Эта женщина никогда никому не отказывала в помощи, к ней всегда можно обратиться. И неважно, что своей помощью она оказывала медвежью услугу. Она свято верила в иное. И ожидала ответа. Всегда. Даже если свою помощь она навязала насильно.
Невыносимая.
Хоть я и готовилась всю дорогу к нашей встрече, этого оказалось недостаточно. Я не знала, что сказать. Не смогла даже поздороваться. Постаралась вынырнуть из мыслей-воспоминаний и вернуться в окружающую действительность, но улавливала ее только урывками.
Кто бы сомневался – мать встретила меня с радостной улыбкой. Как? Как объяснить обществу и самой себе мое отношение к ней? Как объяснить, насколько отвратительными и извращенными были ее доброта и любовь?
