– Не доверяешь? Осуждаешь? – спросила темнота.
– Да куда мне… Осуждать. Я и сам едва не оказался в плену.
– Да. Мы с рыжей кобылицей тебя отбили. Как-то она неравнодушна к тебе. Родственники?
– Да так… Мы с Оржицы. Земляки.
– Родственники.
Шварцев время от времени затягивался. Огонек папироски разгорался и дрожал. Являясь единственным световым пятном во мраке моего подземелья, он виделся мне аленьким цветочком, милым напоминанием о читанной матерью сказке. Аромат табака казался мне незнакомым и чужим, но на удивление приятным. Сам-то я никогда не курил, но запах табачного дыма нравился мне. Еще школьником я научился отличать аромат дыма «Герцеговины флор», которые курил мой отец, от аромата самосада. Но капитан Шварцев курил что-то другое. Сигареты. С неведомым мне бабским ароматом.
– Трофейные, – проговорил он, и я скорее почуял, чем почувствовал или увидел рядом со своим лицом его руку.
Рука сильно пахла сырой землей, чуть-чуть порохом и ружейной смазкой и совсем немного этим самым неведомым мне табаком.
– Не курю, но, может быть…
– Попробуй.
Закурив еще одну сигарету, он вставил ее между моих губ. Рот мой наполнился сладковатым дымом, и я, выпустив его через ноздри, затянулся снова.
– Мы посоветовались и решили, что ты прикроешь наш отход. Горючего у нас нет. Но танк есть. Пушка исправна. Боекомплект – на полтора десятка выстрелов, а полтора десятка выстрелов – это уже настоящий бой. Кроме тебя здесь больше нет ни одного человека, умеющего управляться с танком. Дружище, ты дашь бой врагу!
Слушая его, я затягивался и снова, и снова выпускал дым из ноздрей.
– Тебе никто не может приказать – не те нынче обстоятельства, но, думаю, ты же согласишься прикрыть наш отход? – спросил Шварцев.
– Мне не выжить при таких обстоятельствах, – проговорил я и поперхнулся дымом ли, собственными ли словами – ведь несколько минут назад я всерьез считал себя мертвым.
– Шанс выжить есть. К тому же мы не оставим тебя совсем одного, – заметив мое смятение, проговорил Шварцев. – Есть тут человек один на все согласный. Он останется с тобой заряжающим. Он поможет, если что, потом… Человек живуч. В этом я убедился на собственном примере – и не один раз за короткое время. Возможно, и ты выживешь.
– У меня нет шансов.
– Не о том думаешь. Ты лучше думай об Оржице.
– Я не дезертир и до дома бежать не собираюсь как некоторые!
– В Оржице нет больше тебе дома…
– Да тебе-то к чему далась наша Оржица?
Вскочить.
Схватить.
Нет!
Ударить так, чтобы, пробив спиной брезентовый полог, этот предатель вылетел из землянки наружу и с размаху грянулся в слякоть. Огонек его сигаретки давным-давно исчез, но я привык уже видеть его неохотно шевелящийся во мраке подземелья силуэт. Стану бить – не промахнусь!
– Отставить панибратство! – в интонации Шварцева я впервые услышал командирские нотки. – Оржица уже под немцем.
– Откуда знаешь?
– Ходила разведка. Нынче утром вернулась.
– Врут. В Оржице не может быть немцев.
– Они там и уже натворили дел.
– Надеюсь, что все-таки…
– Твоя фамилия Пискунов. Так сказала мне Галина Винниченко.
– Пискунов, – подтвердил я.
– Лия Азарьевна Пискунова…
– Галя не любит мою мать.
– Любовь Трубачева…
– Галя не в ладах и с моей сестрой.
– Я так и подумал.
– Что?
– Что казненные – родственницы. Обе еврейки – скорее всего, мать и дочь. Чем-то они похожи.
– Врешь! Кто станет казнить мою мать? Она не совсем в себе… А дети? Детей ты видел?
