– Сахар? – сказал властный старик. – Да нет ли у тебя меда, молодуха?
– Ишь ты, меду захотел! Нынче и сахар на вес золота. А уж мед…
Перевязывая меня, она тяжело дышала. Чувствуя ее ловкие прикосновения, я испытывал наслаждение – чувство из прошлой, навсегда покинувшей меня жизни. Я потихоньку, глоток за глотком, смаковал сладкую водицу и украдкой рассматривал своих спасителей. Они столпились у моей лежанки. Ангел – высокий, тощий, гладковыбритый, с выдающимся, подвижным кадыком над наглухо застегнутым воротом гимнастерки. Черты военврача обострились от усталости. Фигура Шварцева терялась в тени, и я мог видеть лишь время от времени его ладонь или кончик носа. Третьему собеседнику на вид можно было дать не менее шестидесяти лет, но стариком его назвал бы, пожалуй, только полный олух. Крепкий, прямой, в движениях чувствуется нешуточная сила, но в то же время в его облике было и что-то от шалопая из старорежимных, что взяли моду выступать по кабакам с рассказами из прошлой, буржуйской жизни. Однако старик и на буржуя не очень-то походил. Скорее я его отнес бы к лицам духовного звания. Да, так и есть. Старик выглядел и разговаривал, как ряженый поп, но оба командира, казалось, не придают этому обстоятельству никакого значения.
– Крепок русский мужик, – хмыкнул властный старик, указывая на меня. – Этот выдюжит. Этот сумеет.
И тогда я не выдержал:
– Что сумеет?! Кто? Где я в конце концов?!!
Я кричал, осыпая их вопросами, а они ухмылялись, заговорщицки переглядывались. Наконец, не выдержав их издевки, я ухватил старика за руку.
– Я – лейтенант Красной армии и коммунист! Отвечай, старик, что ты задумал? Я спрашиваю тебя, а не эту женщину… Уж кто она, знаю, и не понаслышке. О-о-о! Все знают, как она ненадежна! Если б не защита моего отца!.. А капитан… он… Ну предал же!
Галя и капитан реагировали на мои выкрики с равнодушием. Старик покачивал огромной головой, а я уже не мог остановиться:
– Думаю, ты из числа отвергнутых советской властью мракобесов. Бывший поп. Тайный враг. Документы имеешь? Предъяви!
Я крепко сжимал запястье старика, полагая, что тот надумает вырываться.
Схватить.
Удерживать.
Допрашивать.
К стенке!
– Давай потолкуем, – ответил старик спокойно и, пожалуй, его интонация показалась даже немного ироничной моему истерзанному страхом уму. – Я – Ермолай. Иду сюда от самого Киева. Вот и подруга твоя – чай, она тебе и сродни? – подтвердит. Вместе с Киева шли. Я не знахарь, но дать духовное облегчение способен. Вот твоя Ганна и просила меня. Да отпусти же руку. Не стискивай так. Больно. Побереги силу для нужного дела. А оно еще впереди у тебя. Самое-то важное в жизни дело.
Я разжал пальцы. Моя ладонь оставила на чистом, поразительно белом рукаве отчетливый бурый отпечаток. Я поднес ладонь к лицу. Так и есть: кровь запеклась в линиях ладони.
Наконец я решился задать последний, самый важный вопрос.
– Я истеку кровью?
– Не кручинься. Скоро все живые станут мертвыми. Тела их превратятся в комья праха, – ответил старик.
– Та кто же нынче телом дорожит? Из праха вышли, в прах вернемся. Так, Ермолай? Так! – проговорила Галя, посмотрев на меня со странным выражением.
Женщина возвышалась над моей низкой лежанкой так, что лицо ее скрывали густые тени, висящие под потолком, в то время как мое лицо находилось на уровне ее колен. Старик тоже поднялся на ноги. И этот был очень высок, но соотнести его рост с ростом Гали из своего ничтожного, лежачего положения я никак не мог. Капитан Шварцев исчез из моего поля зрения.
