– Троепольский, не говорите глупостей! – фыркнула Зиночка. – Обезьяны не несут яиц. Это млекопитающие. А то, что носят между ног самцы обезьян, называется яичками.
– Это смотря какого размера, – возразил Троепольский. – Яички – это у мартышек… или у нас с Димушкой. А генсеку, небось, выжимали из горилльих. А у гориллы там – ого-го!..
Я вышла в коридор. Дверь в каморку секретарши была приоткрыта. Вера Пална сидела с заплаканным лицом. Глаза, обычно густо накрашенные, были на сей раз промыты слезами, как майские окна, что сразу лишало Веру Палну ее привычного сходства с участницей выпускного бала ПТУ штукатурщиц третьего разряда. Впрочем, едва прикрывающая лобок мини-юбка и охотничьи – на мужика – сапоги по-прежнему оставались неотъемлемой частью ее облика, пусть и глубоко скорбящего. Увидев меня, Вера Пална всхлипнула, и по щекам ее вновь покатились крупные слезы. Я попыталась припомнить, что говорят в таких безутешных случаях, но на ум шли только самые банальные фразы типа «все там будем» и «бог дал, бог взял».
– Посидеть с тобой, Вера Пална?
Она благодарно кивнула и попыталась что-то сказать, но не смогла вымолвить ни слова. Я примостилась рядом на пачках бланков – не то зарплатных ведомостей, не то профсоюзных взносов, – взяла Веру Палну за руку и стала ждать, когда она успокоится.
– Спасибо, Сашенька, – выговорила она наконец и добавила, скривив лицо в страдальческой гримасе: – Бог дал, бог взял…
– Все там будем, – подтвердила я.
Мне вдруг тоже захотелось поплакать. Слезы – очень заразительная штука. Стоит вот так залезть в каморку, и всё – не остановиться.
– Пойдем к людям, Вера Пална, – скорбно предложила я. – Помянем покойника. По русскому обычаю.
Секретарша закивала и достала зеркальце.
– Боже, какое страшилище… Спасибо, Сашенька… Ты иди, я сейчас подкрашусь и тоже приду.
Личный состав лаборатории по-прежнему смотрел церемонию похорон. Закрытый гроб уже стоял возле ямы; два могильщика в меховых шапках подтягивали длинные белые полотенца.
– Вовремя вернулась, – сказал Троепольский. – Сейчас опускать будут.
– Вдвоем? – поднял брови Димушка. – Не удержат.
– А чего не удержат-то? Гроб ведь обычный, не железный, – возразила Зиночка. – Железный только у Кащея.
Троепольский усмехнулся:
– Вот и узнаем. Удержат – обычный. Не удержат – желез…
В этот момент гроб вдруг резко накренился: раскорячившийся над ямой могильщик дрогнул плечами, и полотенце заскользило в его руках. Послышался явственный глухой стук – то ли упавшего гроба, то ли кремлевских курантов, то ли первого залпа траурного салюта.
– Не удержали! – удивленно вымолвила Зиночка. – Неужто и впрямь железный?
Димушка торжествующе воздел вверх руки, как будто праздновал забитый «Зенитом» гол:
– Уронили! Уронили! А вы мне не верили! Я ж говорил – не удержат!
Странный полузадушенный писк заставил нас обернуться. За нашими спинами, прижав кулачки к перехваченному спазмом горлу, стояла несчастная Вера Пална – стояла и пищала, как, возможно, пищал бы хомяк, жестоко насилуемый медведем.
– Что с тобой, Вера Пална?! – вскочил Троепольский.
Секретарша сглотнула и указала на экран телевизора, где руководители партии и правительства под торжественные звуки гимна поочередно бросали в яму горсти плодородной кремлевской земли. Троепольский схватил Веру Палну за плечи и сильно встряхнул.
– Что?! Да говори же ты что-нибудь!
– Уро-нили… – выдавила из себя секретарша. – Горе-то какое…
