– Так что? – поторопил меня старлей.
– Что «что»?
– Откуда такая хорошая память о тех убийствах, в которых вы вроде как и не были замешаны?
Я усмехнулась.
– Сережа, вы ведь мне обещали, что не будете вокруг да около. Думаете, я не узнала эту папку? Да-да, вот эту, серенькую с грязными тесемками. Она мне запомнилась еще по следователю Знаменскому. По-моему, его звали Павлом Петровичем, но разыгрывал он из себя прямо-таки Порфирия Петровича… Знаете, по Достоевскому.
– Как же не знать, – почти обиженно заметил Свиблов, – в школе проходили.
– Ну вот. Дважды меня допрашивал, как Раскольникова: а почто вы, Родион Романыч, старушонку кокнули? Даже в бывший Съезжий дом таскал – знаете, с каланчой, на углу Садовой…
– …и Большой Подьяческой, – кивнул старлей. – Да, мы в курсе.
– Ну вот… – улыбнулась я. – Так и запомнила. Он ведь мне этот вопрос раз двадцать задал – что я делала в квартире Плотникова.
На том втором допросе Знаменский вырвал у меня признание, что я была свидетельницей убийств. Так получилось, по моей же глупости. С другой стороны, тогда он ничего не писал, а потом просто не успел по причине безвременной кончины. Значит, признания в деле нет. Признания нет, но свидетельства моего пребывания в квартире наверняка есть: показания бабок на скамейке, забытый тубус с чертежами, следы обуви под окном…
Свиблов вздохнул:
– Спрашивать-то он спрашивал, но ответов ваших не записал. Непростительная небрежность, что и говорить. Сначала ведь вы показали, что к дому 7а и близко не подходили.
Я скорчила покаянную мину:
– Да, верно. Испугалась. Но потом-то я все ему рассказала как на духу.
– И что же вы рассказали? – приветливо поинтересовался старлей. – Это не для протокола, Саша. Понимаете, дело-то давно закрыто. И никто к нему возвращаться не собирается. Так что говорите смело.
– Да что там говорить… – Я махнула рукой. – Дура я, товарищ старший лейтенант. Ехала к подруге, перепутала дома и пришла не туда. Ну вот. Пока поняла, что к чему, дверь захлопнулась. А в квартире три алкаша бормотуху глушат. Хорошо, первый этаж, лето, окна открыты. Ну я в окно и сиганула. Вот и весь рассказ.
Свиблов несколько раз моргнул прозрачными судачьими глазами.
– Понятно. Наверно, вам будет интересно узнать, что милицейское следствие пришло примерно к такому же выводу.
– Ну и замечательно, – с энтузиазмом откликнулась я. – Моя милиция меня бережет. Если кто-то кое-где у нас порой…
– Ах, если бы так… – вздохнул старлей. – К сожалению, кадров не хватает, раскрываемость не так высока, как хотелось бы. В общем, можно понять угрозыск. Люди с ног падают, так что если дело более-менее ясное, то отчего бы его не закрыть, правда? Зачем копать дальше, когда картина преступления налицо? Вот вам трупы, вот вам орудие, вот вам отпечатки, вот вам заключение патологоанатома. Так?
Я пожала плечами. Свиблов утвердительно кивнул.
– Так, Саша, так. Поэтому-то вашего Порфирия Петровича в отделе и не любили. Странный он был. Дело-то закрыто, премия получена, казалось бы – радуйся. А он все копает и копает… Его за самоуправство несколько раз едва не уволили. Так что, когда его самосвал сбил, многие даже обрадовались. Штатная единица освободилась.
– Вы что, меня на работу приглашаете? – удивилась я. – Что вы, Сережа, я не подхожу. Зачем угрозыску такой следователь, который не может 7а от 7б отличить?
Свиблов широко улыбнулся.
