Кимоно - страница 4

Асако Фудзинами, которую он встретил впервые на обеде у леди Эверингтон, поразила его, как мелодичный напев. Тогда он не раздумывал о ней, но забыть не мог. Мелодия упрямо всплывала в его памяти. Три или четыре раза она носилась в танце в его руках, и это довершило очарование. La belle dame sans merci [Прекрасная жестокосердная дама (франц.) – Здесь и далее примеч. редактора], скрывающаяся в каждой женщине, овладела им. Ее самые простые замечания казались ему перлами мудрости, каждое движение – триумфом грации.

– Реджи, – сказал он своему другу Форситу, – что вы думаете об этой японской девочке?

Реджи, который был дипломатом по профессии и музыкантом по милости Божией и чья впечатлительность почти равнялась женской, особенно когда дело касалось Джеффри, отвечал:

– Что, Джеффри, вы думаете жениться на ней?

– Клянусь Юпитером, – воскликнул его друг, для которого эта мысль была внезапным откровением, – но я думаю, она не захочет меня! Я не в ее вкусе.

– Этого никогда нельзя знать, – лукаво подбодрил Реджи, – она совершенно нетронута и имеет двадцать тысяч в год. Единственная в своем роде. Вы не спутаете ее с чьей-нибудь чужой женой, как это бывает нередко у новобрачных. Почему не попробовать?

Реджи думал, что такой брак невозможен, но его забавляла сама мысль.

Что касается леди Эверингтон, знавшей так хорошо каждого из них и думавшей, что знает их вполне, она ни о чем не догадывалась.

– Я думаю, Джеффри, вам нравится, чтобы вас видели рядом с Асако, потому что это подчеркивает контраст.

Ее признание сестре, миссис Маркхэм, было искренним. Она ошиблась; она предназначала Асако для кого-нибудь совершенно иного. Сама девушка первая просветила ее. Она пришла в будуар своей хозяйки однажды вечером, перед началом сооружения ночного туалета.

– Леди Джорджи, сказала она (леди Эверингтон – леди Джорджи для всех, кто ее хоть немного знает), – Il faut, gue je vous dise quelque chose [Мне нужно вам кое-что сказать (франц.)]. Девушка наклоняла и отворачивала лицо, как всегда в минуты смущения. Когда Асако говорила по-французски, это значило, что дело идет о чем-нибудь серьезном. Она боялась, что ее неточная английская речь может извратить то, что она намерена сказать. Леди Эверингтон догадалась, что это, вероятно, новое предложение; она уже имела сведения о трех.

– En bien, cette fois qui est-il? [Кто же на сей раз? (франц.)] – спросила она.

– Lt capitaine Geoffroi [Капитан Джеффри (франц.)], – отвечала Асако.

Тогда ее покровительница поняла, что это серьезно.

– Что вы сказали ему? – осведомилась она.

– Что он должен спросить у вас.

– Но зачем вмешивать в это меня? Это ваше собственное дело.

– Во Франции и в Японии, – сказала Асако, – девушка не говорит «да» или «нет» сама. Решают отец и мать. У меня нет родителей, так пусть он спросит вас.

– Что же я должна ему сказать?

Вместо ответа Асако слегка сжала руку старшей подруги, но леди Джорджи не ответила пожатием. Девушка сразу почувствовала это и сказала:

– Разве вам не нравится капитан Джеффри?

Но ее приемная мать ответила с горечью:

– Напротив, у меня сильная привязанность к Джеффри.

– Значит, тогда, – воскликнула Асако, поднимаясь, – вы думаете, я недостаточно хороша для него? Это потому, что я – не англичанка!

Она разрыдалась. Несмотря на внешнюю холодность, леди Эверингтон имела очень нежное сердце. Она обняла девушку.

– Дорогое дитя, – сказала она, приближая маленькое мокрое лицо к своему, – не плачьте. В Англии мы отвечаем на этот великий вопрос сами. Наши отцы, матери и приемные родители только соглашаются. Если Джеффри Баррингтон просил вашей руки, это потому, что он любит вас. Он не расточает предложения, как визитные карточки, подобно другим молодым людям. Право, я никогда не слыхала, чтобы он сделал предложение кому-нибудь прежде вас. Он не заслужил вашего «нет», конечно. Но разве вы совсем готовы сказать «да»? Ну хорошо, подождите недели две и встречайтесь с ним как можно реже в это время. А теперь пошлите за моей массажисткой. Ничто так не утомляет пожилых людей, как волнения молодежи.