Зип уставился на меня; от удивления глаза у него чуть не вылезли на лоб, словно я его огрел дубиной.
– Ульмера? Кто же это его ценит?
– В основном французские критики. Главным образом за «Черного кота» и «Объезд».
– Французские? Ты хочешь сказать – из Франции? – Непритворный гнев исказил его лицо. Я спрашивал себя – не извиниться ли перед ним? – Мамочка моя! Это уж какой-то беспредел! Ты говоришь… Ты говоришь об Ульмере? Об Ульмере?
От отвращения он посерел. Я не упустил случая воспользоваться подвернувшейся возможностью.
– Вы же понимаете, что в ваших силах восстановить репутацию Касла. Есть немало режиссеров, которые ничего не пожалеют, лишь бы научиться необычным приемам, о которых вы можете им рассказать.
Он раздраженно фыркнул.
– И кто же это будет учиться у меня, а? У этого маленького уродца, у карлика-коммуняки? Вышвырнули меня пинком под жопу – и все дела. Так что обойдутся. – Потом, посопев немного себе под нос, он поднял на меня глаза и лукаво улыбнулся: – Да ты и половины того не знаешь, что мы с Максом делали. – Ему явно хотелось поделиться со мной, и потому я молча ждал, а он, присосавшись к своей сигарете, делал одну за другой удушающие затяжки.
– Эд Дип? Ты о таком слыхал?
– О ком?
– Эх ты, а еще в университете! Эд Дип. Древнегреческий парень.
– Вы имеете в виду Эдипа? Греческую трагедию?
– Именно. Мы с Максом хотели кино о нем сделать.
– Правда? Это интересно.
– Значит, ты считаешь, что это интересно? Ну, тогда я тебе скажу. Макс хотел, чтобы камера была глазом этого типа.
– Здорово. Рассказ от первого лица.
Зип скорчил гримасу.
– Первого лица… Ну ты и сморозил, профессор. Фильм должен был показать все эту историю так, как ее видел этот Эд. Теперь ты понял?
– Кажется, да.
– Черта с два ты понял, – брюзгливо проворчал в ответ Зип. – Этот тип был слепой. Ты что, этого не знал?
– Да, он ослепляет себя. Но это происходит в конце. Конечно, у Софокла есть еще одна трагедия, которая начинается, когда Эдип уже слеп. Она называется…
– Да, да, да. Вот о ней-то я и говорю – та, где он слепой. По ней-то Макс и хотел снять кино. Его глазами. Уловил?
Ничего я не уловил.
– Вы имеете в виду темный экран? Совсем темный? Но на что же тогда смотреть?
Зип начал смеяться, но внезапно разразился приступом мучительного кашля. Он любил щелкнуть «профессора» по носу; он получал от этого удовольствие в моей компании. Когда ему удалось набрать в легкие достаточно воздуха, он продолжил.
– На этом экране должно было быть много чего, уж ты мне поверь. Макс все спланировал. Мы даже кое-что успели снять – так, на скорую руку и задешево. – На лице Зипа появилось лукавое выражение. – И вот тут-то и начинается ундерхольд.
– Ундерхольд?
Увидев, что я не понимаю, он повторил слово, акцентируя каждый слог, словно диктовал его ребенку.
– Ун-дер-хольд. Это по-немецки.
Зип мог сколько угодно думать, что это по-немецки, но он явно ошибался.
– А как переводится?
– Ты же у нас профессор. Я думал, что профессора должны знать по-немецки.
Я никогда не говорил, что знаю немецкий. Но я понимал, что просить у него объяснения бесполезно. Как и обычно, у Зипа его просто не было. Я уже понял, что Касл частенько пользовался немецким, чтобы дурачить Зипа. Видимо, это был еще один такой случай. Я запомнил это словечко, надеясь разобраться в его значении позднее.
В тот вечер я пришел в «Классик» с ошеломляющей новостью о саллиранде. Шарки с его техническим складом ума был тут же покорен этим изобретением, хотя понять с моих слов, что говорил Зип о его устройстве, он так и не смог.
