Что касается Бездны – она не сробела, и даже приблизилась к чужаку и перевернула на спину.
Перепачканный кровью и грязью, отвратно смердящий, мужчина являл собой жалкое зрелище.
Пока еще помощь поспела, тащила его на себе, вспоминала она, верст пятьсот или сто.
Три долгих, как жизнь, года бедняга провел без движения, в коме («как жизнь», мать моя подчеркнула с нажимом).
Три года поила Бездна своего принца (как про себя она его пророчески называла!), кормила с ложечки, вымывала, чистила, подстригала ногти и волосы, натирала целебными травами и мазями, дважды на дню ворочала, во избежание пролежней.
Даяна тем временем, со слов матери моей, грязла в разврате: то ее видели в старом хлеву с пастушком с соседнего хутора; то засекли с трактористом на гумне; а то – в неглиже, под кустом с коновалом Захаром Оспой.
Что ни вечер, Даяна тащилась в Чапунь за семь верст, на танцы под гусли с баяном; назад возвращалась под утро; пробуждалась за полдень; долго томно позевывала, потягивалась, и поплевывала в потолок; наконец, голышом, не спеша, направлялась на скотный двор, где орошала лицо и торс свежеотобранным козьим молоком; умывшись, блаженно выкуривала натощак косячок сушеной травы, осушала граненый стакан самогона и медленно, и сладострастно заглатывала, как удав кролика, огурец пряного посола.
Ритуальный показ фокуса с огурцом неизменно сопровождался бурными аплодисментами прыщавых племянников, достигших тревожного возраста половой зрелости.
Точно в означенный час они ручейками стекались к скотному двору, строились по росту и томительно ожидали нового явления Даяны.
Особенно все возбуждались, когда вдруг, случалось, заканчивались огурцы…
Даяну просили не портить мальчишек – она же в ответ доставала язык и, томно постанывая, производила им невероятные действия поршневого, а также и вращательного характера; когда ее били, бывало, или секли, она не просила пощады, и слез не лила, а только клялась когда-нибудь отомстить…
Однажды Даяна вскочила на принца и натурально заелозила, всем своим видом изображая всадника на коне.
И также без спросу, минуя сестру, залезала к несчастному под простыню и там, по словам матери моей, производила что-то такое непотребное.
Или вдруг, совершая набег, целовала безмолвные губы пришельца – и уносилась прочь так же неожиданно, как появлялась.
Каково было Бездне сносить оскорбления – можно только догадываться!
За такое другая могла бы проклясть сестру, покусать, обжечь кислотой, извести, отравить – только Бездна терпела, о чем потом пожалела…
Пришелец однажды очнулся и, жмурясь в лучах восходящего солнца, сладостно пробормотал: «ах, Бездна!»
«Ах! – тоже, в свою очередь, обрадовалась Бездна, – значит, все-таки существуют на свете Бог, Любовь и Справедливость!»
Все слова, вроде слов: ликование, радость, восторг и чувство глубочайшего облегчения – наверняка прозвучат слабо, или вовсе не прозвучат в сравнении с тем потрясением, что испытала простая крестьянская девушка.
Шок – одним словом, она испытала!
Он такими глазами смотрел на нее – словно он и она уже были знакомы тысячу лет.
В самом деле, он, будучи в коме, все видел и слышал – только не мог говорить.
И влюбился в нее с первой встречи – еще на болотах…
И все эти годы любил, и любить обещал – пока, говорил, не умру…
