Об инциденте стало известно в райкоме, и грубияна обязали извиниться и возместить причиненный ущерб. Извинения Юрке были не нужны, а вот приобретение нового портативника – кстати. Он давно мечтал сменить свою развалившуюся аппаратуру.
Когда-то известный московский радиожурналист Юрий Летунов назвал радио «великим говорящим». Сегодня к радио другое отношение, не во всякой сельской избе и городской квартире есть репродукторы. Их заменили десятки телеканалов и всепожирающий Интернет, хотя именно он помог мне наладить связь с аромашевским радио. Как далеко шагнула техника, и я безмерно рад, что живет мое радио, пробиваясь сквозь густую информационную сеть. Прислушайтесь земляки: как и сорок лет назад «Говорит Аромашево»!
НЕТИПИЧНАЯ ЖУРНАЛИСТИКА
ПО ЛОШАДЬ…
В аромашевскую районную газету он принес толстую тетрадь стихосложений. Была ли у него цель напечататься, не знаю, но я тогда в них творческой ценности не нашел. Да и можно ли было напечатать такое:
Все правленье матюком:
«Никого я не боюся!».
Так частенько рассуждает
Овчинникова Дуся…
И все что-то в этом роде.
Позднее я узнал, что Овчинникова Дуся – скандальная соседка Ширшова, с которой они не поделили кусок огорода. А в общем, Петр Яковлевич был человек добродушный. И даже когда я потерял его поэтическую тетрадь, он не сильно обиделся:
– Не переживай, я их по памяти восстановлю, —дружески похлопав меня по плечу, успокоил он.
По его рассказам, стихи Петр Яковлевич начал строчить на фронте под впечатлением прочитанного в армейской многотиражке симоновского «Жди меня». Катал для любимой Пелагеюшки, для родственников, веселил в минуты затишья одноокопников.
С войны Ширшов вернулся без единой царапины. Кроме медалей «За взятие…», видно по недосмотру штабистов, трижды был награжден медалью одного достоинства «За отвагу», что по меркам царского времени вполне могло соответствовать званию Георгиевского кавалера. Помню, написал об этом в «районке», не приводя, конечно, аналогию с царскими наградами (цензура в советское время была на высоте), чем еще больше расположил к себе старика. Хотя ни одно его стихотворение не увидело свет, мы сдружились, и я часто пропадал на его пасеке. Кроме работы с пчелами, он шорничал, гнул на заказ дуги для упряжи. За последнее я ему немного выговаривал: материалом для дуг служила черемуха, которую он вырубал за селом вдоль реки Вагай. Хозяйство он держал крепкое. Кроме коровы и овец, в загоне стояла лошадь, а под навесом, укрытые брезентом, «Жигули» – подарок сыну.
Еще с хрущевских времен к частным лошадникам было негативное отношение. Лошадей попросту запрещалось иметь в личном подворье. Уж куда только не обращался ветеран – непробиваемо. «Нечего кулатчину разводить», – отвечали в районных кабинетах.
В одну из наших встреч он поделился намерением съездить и похлопотать в облисполком. Уговорил и меня составить ему компанию:
– Проезд и прокорм беру на себя, – восторженно хлопнул он по карману!
Как и многие старики, пережившие лихие тридцатые-сороковые, Петр Яковлевич был несколько скуповат, а тут расщедрился и взял нам билеты на самолет.
Было такое благо у аромашевцев в 70-е: на отведенную за селом площадку дважды в день приземлялся тюменский «Ан-2», прозванный в народе «кукурузником». Регулирование перевозок обеспечивал начальник «аэропорта» Дубасенко. Всякий раз перед прибытием очередного рейса он брал в руки хворостину и прогонял с взлетной поляны приблудившуюся скотину.
