Они отошли от особняка Стрельцовых и двинулись по деревенской улице. Ряд домов огибал склон холма, на котором стоял монастырь. Тот, о котором говорила Инна, был в самом конце.
На стук выглянула женщина лет пятидесяти, неприветливо уставилась на гостей, поправляя на голове платок. Мика смутилась, забормотала, что Инна просила передать… Но хозяйка не дала ей договорить, распахнула пошире калитку и скомандовала:
— Входите!
— Мы торопимся, — попыталась протестовать Алька, но Татьяна слушать не стала, буквально втащила их во двор и усадила у крыльца на древнюю, изрезанную ножом скамью.
— Ну, так что Инка опять натворила?
— Да ничего она не натворила! — рассердилась Мика. — Кто-то ночью к ним в дом влез, убил собаку, все вверх дном перевернул. И Семён куда-то исчез.
— А Инка что же? Под кроватью пряталась? — иронично спросила женщина.
— Она убежала, ночевала у нас. Мы утром пришли, а там такое вот… Она к матери уехала, просила Семёну передать, когда вернется.
— Значит, исчез Семён. Ничего, дело мужицкое, погуляет и вернется, никуда не денется, — философски заключила хозяйка. И вдруг совершенно непоследовательно спросила: — Оладушков хотите? Ещё горячие.
— Хотим! — немедленно подскочил Сашка. Мика и Алька отказались. Женщина скрылась в избе и через минуту появилась с тарелкой, в которой лежали с полдюжины залитых сметаной румяных лепешек. Живо ухватив вилку, Сашка принялся за нежданно привалившее угощение.
А Татьяна, опять перевязала на голове платок и задумчиво произнесла:
— И вот чего бы не жить при таком достатке-то?
Из дальнейших её реплик стало понятно, что стиль жизни семьи двоюродного брата она не одобряет — и ладно бы, что детей у Семёна с Инной нет, так ведь могли бы жить, как все. А они ишь, хоромину отстроили… На двоих-то. Пыль в глаза пускают. Семка и забор-то непростой хочет ставить, а кирпичный, с решетками. И зачем он нужен? Инку в дорогие тряпки наряжает, балует. И печи-то у них в доме нет, отопление хитрое, от солярки, и электроплита. А корову заводить не собирается.
Была ли в её словах зависть? Наверное, была. Или досада на то, что у самой Татьяны семейная жизнь не сложилась, муж сбежал налево, бросил с двумя детьми. Сейчас они выросли, учиться уехали, а она кукует тут одна, с козой да теленком.
— А Сёмка-то со своим барством совсем границ не знает. Николай-то Жулибин сказывал, что он своим трактором разбойничий камень сковырнул. Хотя и не сам, а тот ханыга, что за рулем был, а все-таки…
— Какой камень? — мгновенно отреагировала Алька.
— Около кладбища он лежит, за оградой, там, где разбойника Кистеня убитого закопали. А Семёну все земли мало, до самых могил решил расшириться. Говорит, дорогу там проложит. И зачем нам дорога, без неё жили, и ещё бы прожили.
— Такой серый большой валун? — вспомнила Алька. — Вон там?
Она указала в сторону. Татьяна кивнула:
— Он самый. Больше ста лет лежал, никому не мешал, а тут вдруг потревожили. Ой, не к добру это. Я ещё девчонкой была, когда старики рассказывали, что не зря Кистеня тем камнем придавили. Слишком уж черная у него душа была, сколько людей невинных погубил. Так что зарыли его тогда на неосвященной земле, как собаку.
Мика вспомнила Дика с разбитой головой и поежилась.
— В общем, хоть тут и христиане все, а знахарку аж из Михайловки позвали, и она на тот камень заклятие наложила, чтобы Кистень больше никогда выбраться из могилы не смог.
