Китай, Россия и Всечеловек - страница 9

А разве не меняется на глазах архитектура, убегающая от крутых углов к волнообразной линии, возрождая округлость православных храмов, столь не похожих на возносящиеся к небу готические соборы? Или, напоминает Флоренский, свобода переливов в русской хоровой песне. Полная свобода всех голосов, «сочинение» их друг с другом, в противоположность подчинению. «Единство достигается внутренним взаимопониманием исполнителей, а не внешними рамками… Так народная музыка охватывает неиссякаемый океан возникающих чувств, в противоположность застывшей и выкристаллизовавшейся готике стиля контрапунктического… В философии здесь автору хочется сказать то самое, что поет в песне душа русского народа. Не систему соподчиненных философских понятий…но свободное „сочинение“ тем определяет сложение всей мысленной ткани».[29]

Живой, органичной философии Флоренский противопоставляет застывшую, поверженную схемой науку: «Философия в самом существенном отрицает метод науки… В противоположности мысли, которая твердо „стоит“ и „не-движна“, и мысли, которая „убегает и не хочет стоять, где ее поставили“, указывается несовместимость Науки и Философии. Эта несовместимость есть непримиримость условной манеры и подлинной отзывчивости, непримиримость рабства и свободы, непримиримость спеленутой мумии и живого тела».[30]

Истинная Форма не поддается формализации, ибо находится внутри, храня Единое в единичном. Избегая статики, постигают подвижное неуловимое, доступное интуитивному чувству Вселенной. Отсюда неприязнь к догматизму в науке, оторванной от жизни, превратившейся в чистый механизм для подражания. Однако через некоторое время Павел Флоренский меняет свое отношение к науке, потому что меняется сама Наука. Великие открытия под силу великому уму. Он восторгается методом Анри Пуанкаре именно потому, что ученый видит свое назначение в «искании особой красоты, основанной на чувстве гармонии».[31]

Подвижный, чуткий к переменам ум философа заставляет признать: «С началом текущего века научное понимание претерпело сдвиг, равного которому не найти, кажется, на всем протяжении человеческой мысли… Эти два признака суть прерывность и форма…

Непрерывность изменений имеет предпосылкою отсутствие формы: такое явление не стянуть в одну сущность изнутри. Эволюционизм как учение о непрерывности существенно подразумевает и отрицание формы, а следовательно – индивидуальности явлений».[32]

«Эволюционизм» как проявление горизонтального мышления дает о себе знать и в сфере лингвистики. Образцом отношения к языку он считает Вильгельма фон Гумбольдта, у которого в языке все живет, все течет, все движется: «человек – творец языка, божественно свободен в своем языковом творчестве, всецело определяемом его духовной жизнью, изнутри» (с. 155). И добавляет: «Нет индивидуального языка, который не был бы вселенским в основе своей; нет вселенского языка, который бы не был в своем явлении – индивидуальным» (с. 164).

Не удивителен интерес к В. Гумбольдту, с точки зрения которого выявление человеческой духовной силы в продолжение тысячелетий на пространстве земного круга есть высшая цель, окончательная идея, которая должна вытекать из всемирно-исторического процесса. «Возвышение или расширение внутреннего бытия – вот то единственное, что отдельная личность, насколько она к этому причастна, вправе считать своим нетленным приобретением, а нация – верным залогом будущего развития новых великих индивидуальностей».