– И что с ним теперь делать, ума не приложу, Игнат Акимыч, – закончил он, выжидательно глядя на хозяина.
– Вот уж задача, – Игнат Акимыч задумался, разглядывая Миньку. – Как мать то твою зовут?
– Мамка. – Ответил Минька, не задумываясь.
Мужики переглянулись.
– Ну, а другие люди как её называли? – Попытался подсказать Афанасий.
Теперь задумался Минька. Та бабка, что жила с ними называла мамку «лахудрой», «шалавой» и другими некрасивыми словами. Как другие люди к ней обращались, он не помнил. Поэтому он пожал плечами:
– Не помню.
– Ну, а прозвище какое было?
Минька растерянно молчал.
– Тебя самого-то как зовут?
– Минька.
– Это – Митька, Дмитрий, что ли? Или Мишка – Михаил? А, может, от слова Микола?
Такими словами Миньку никогда не называли. Он вздохнул и опять пожал плечами.
– Ну, а годов-то тебе сколько, знаешь?
Минька снова пожал плечами и, вдруг, вспомнил:
– В тот день, когда меня цыгане украли, мамка сказала, что мне сегодня исполнилось четыре года, и поэтому мы пошли на рынок купить что-нибудь вкусное. Это было летом, потом лето закончилось, наступила зима. Потом было опять лето, опять зима, потом опять лето… вот это.
Мужики засмеялись.
– Ишь, как ты складно рассказал, – Игнат Акимыч присел на корточки, – получается, тебе сейчас шесть годов. Что ж нам с тобой делать?
Он выпрямился и посмотрел на Афанасия:
– По закону, его надо бы сдать в сиротский приют…
– Не надо в приют, дяденьки, – взмолился Минька. Этим словом его постоянно пугали цыгане. По их словам, приют – это та же тюрьма, только для детей.
– А куда ж ещё? Не цыганам же тебя возвращать. А, может, ты дом найдёшь, где с мамкой жил, если в город с тобой съездить?
Минька отрицательно покачал головой, вытирая кулаком выступившие слёзы.
– А. может, Игнат Акимыч, пусть при мне остаётся? Будет помогать, за лошадьми убираться? Или, вон, Дашутке – за гусями приглядывать? Совсем девчонка избегалась. Или пол в избе подмести? С веником, поди, управится? Посуду помыть… да мало ли ещё делов найдётся для такого щегла?
– Да уж, дармоедничать у нас точно никто не будет, – Игнат Акимыч строго погрозил Миньке пальцем и добавил, глядя на Афанасия, – а уряднику всё одно надо сообщить, мало ли.
Вот так Минькина судьба и решилась.
С тех пор прошло ещё два лета. Второе недавно закончилось и перешло в сухую, даже иногда жаркую осень.
Минька теперь точно знал, что ему сейчас восемь лет. Считать его научил Афанасий от скуки долгими зимними вечерами. Сначала до десяти. А этой зимой и дальше пробовали, но как-то неуверенно.
Афанасий объяснил, что после десяти идёт «один на десять», потом – «два на десять» и так далее до «девять на десять», а следом – «два десятка». И дальше в том же духе: «три десятка», «четыре десятка», пока не дойдёт до «десять десятков». На вопрос: «Что дальше?», Афанасий морщил лоб, пытался что-то вспомнить, потом махнул рукой и сказал:
– Тебе пока и этого за глаза хватит. Я же вот как-то обхожусь! А если сильно надо – проси Игната Акимыча, знаешь, как он ловко деньги считает! Или у Матвея, его старшего сына, когда он на каникулы приедет. Он в Вильно учится, в какой-то самой главной бурсе, университет называется.
Матвей приезжал в начале лета. Весь из себя важный, ещё бы – целый студиоза! В разговоре иногда такие слова умные говорил, которые тут никто и не слышал. Отец его – Игнат Акимыч – страшно гордился, что сын у него такой грамотный. Доходы от корчмы позволяли платить за обучение сына, и отец надеялся, что со временем Матвей будет или учёным или большим начальником.
