Клара воскресает, и… - страница 4

  Николай, застряв в этом дорожном плену, начинал нервничать и тихо материться. Ему не терпелось поскорее вырваться из каменных объятий города.

  Наконец, миновав кольцевую, он утопил педаль газа, и его видавшая виды «Хонда» рванула по широкой автостраде прочь от городской суеты.

– Куда мы едем? – поинтересовался Семен, нарушая молчание.

– На городскую свалку. Там я тебе все объясню. Как только доберемся.

– На свалку? Сейчас? Но зачем? От тебя с утра одни загадки.

– Потерпи немного, уже скоро…

  Свернув с трассы, они проехали еще километров восемь по шоссе, когда в воздухе явственно ощутился приторный, тошнотворный дух свалки.

– Напрямки к свалке нам не пробраться. Там дорога в такую дребезгу разбита, да и железяк всяких – как бы колеса не пропороть. Поедем в объезд. Я там дорогу одну знаю, – через лесок, тоже не ахти какая, но проехать можно – она нас к самой свалке и выведет. Бывал там пару раз с рыночными винтажными. Ты удивишься, но на таких вот помойках люди неплохие деньги делают. Я не про тех, кто металл собирает, – это шелуха. Люди порой выбрасывают вещи, даже не подозревая, что отправляют в утиль сотни долларов. Сейчас у богатеев, которым деньги жгут ляжку, мода на старину. В цене патефоны, самовары, старинные комоды из массива…

  А один винтажный старатель как – то выудил из мусора икону восемнадцатого века, затёртую, а потом реставратор раскрыл несколько записей, то есть снял более поздние красочные слои, и под ними оказалась отлично сохранившаяся авторская живопись 17 века. Так вот они продали этот шедевр заезжему толстосуму и озолотились. У богатых свои тараканы.

  Но по мере приближения к цели Николай примолк, словно набрал в рот воды, взгляд его сделался сосредоточенным и хмурым. Тишину салона прорезал лишь хруст попавших под колёса сухих веток, да тихое урчание мотора.

– Здесь и встанем, – глухо обронил он, останавливая машину у подножия горы мусора, вздымающейся к хмурому небу. – Дальше мы не проедем.

  Они выбрались из машины и застыли, пораженные открывшимся зрелищем – зловонными эверестами из отбросов цивилизации.

  Николай молчал, словно слова застряли у него в горле, не желая вырываться наружу.

– И что мы здесь забыли? – не выдержал Семён, нарушая гнетущую тишину. – Не пора ли тебе, друг мой, поведать, что гложет душу твою? И зачем мы здесь?

– Сейчас, сейчас… Дай мне дух перевести! – пробормотал Николай, отводя блуждающий взгляд от мусорной бездны.

– Ты меня пугаешь, Колян. Что, чёрт побери, мы здесь с тобой делаем? Что вообще происходит?

  Николай с неохотой приблизился к багажнику, словно к вратам преисподней, и замер в нерешительности.

– Сейчас, сейчас… Ты, это, только не пугайся… – пробормотал он изменившимся голосом.

  Минута тянулась вечностью. Наконец он распахнул крышку, и, помедлив, отодвинул край брезентового плаща, скрывавшего тайну, лежащую во чреве багажника.

  В кромешной тьме невозможно было различить очертания. Николай щелкнул фонариком, и луч света выхватил из мрака ужасающую картину: на дне, свернувшись калачиком, лежала молодая девушка, и ее вид не оставлял сомнений, что смерть не оставила ей ни единого шанса. Белые, словно облака, слегка завитые кудри рассыпались по дну, обрамляя умиротворённое лицо, застывшее в безмолвном покое.

  Даже мертвая, она казалась Семёну воплощением красоты – неземным идеалом.

  Николай, будто проснувшись, скинул плащ, и взору Семёна предстало совершенное тело. Идеальные изгибы груди, точеные ноги и руки, не знавшие тяжести труда, говорили о ее принадлежности к миру роскоши. Одета она была под стать своей красоте: короткая юбка едва прикрывала бедра, невесомая блузка облегала стан, а сверху – элегантный плащ, несомненно, от известного кутюрье.