Клайв Стейплз Льюис. Человек, подаривший миру Нарнию - страница 36

Утром в пятницу 16 ноября Льюис послал отцу еще одну отчаянную телеграмму. Его отправляют во Францию, он отплывает уже завтра днем. Он хотел понять, успеет ли отец повидаться с ним до отъезда. Но Альберт Льюис не давал ответа, словно те небеса, о молчании которых вопияли стихи Льюиса. В итоге Льюис отбыл во Францию, так и не попрощавшись с отцом. Уровень потерь среди неопытных младших офицеров был чудовищный, Льюис вполне мог не вернуться. И то, что Льюис-старший не осознал важности этого критического момента, нисколько не улучшило без того далеких от спокойствия отношений между отцом и сыном. Некоторые даже считают, что это и был окончательный разрыв.

17 ноября Льюис отплыл из Саутгемптона в Гавр (Нормандия), в свой полк. Как раз в свой день рождения (ему исполнилось 19 лет) Льюис оказался один, без друзей, в окопах под Монши-ле-Пре, к востоку от французского города Арраса, поблизости от бельгийской границы. Альберт Льюис тем временем вновь пытался перевести сына в артиллерию, но ему объяснили, что хлопотать о переводе вправе только сам военнослужащий, и для этого ему понадобится письменное разрешение командира[156]. В письме из того, что Льюис называет «довольно сильно разрушенный город где-то за линией фронта», молодой человек отказался следовать этой инструкции[157]. Лучше уж остаться в своем пехотном полку.

Хотя письмо от 13 декабря представляет дело так, словно Льюис пребывает в безопасности за линией фронта, в реальности все было иначе. Он уже находился в окопах, хотя в переписке с отцом умалчивал об этом обстоятельстве вплоть до 4 января 1918 года – вероятно, чтобы не причинять отцу лишнего беспокойства. И даже потом он старался, как мог, преуменьшить угрозу. Опасности он-де подвергался только однажды – снаряд упал рядом, и то когда он был в туалете[158].

Немногочисленные упоминания об ужасах окопной войны у Льюиса подтверждают и объективную реальность этого кошмара («распластанные снарядом люди, обрубки, все еще шевелившиеся, словно раздавленный червяк, сидящие и стоящие трупы, грязная голая земля»), и его способность дистанцироваться от этих картин: война «словно померкла в моей памяти… Это слишком чуждо всему жизненному опыту»[159]. Возможно, это самая характерная особенность того «договора с реальностью», что заключил Льюис: формирование границы, барьера, защищавшего Льюиса от таких жутких образов, как «распластанные снарядом люди», и позволявшего жить дальше, словно все эти ужасы были испытаны кем-то другим. Льюис свивал вокруг себя кокон, изолируя свои мысли от гниющих трупов и технологий разрушения. Мир можно было удержать на расстоянии – лучше всего это удавалось с помощью книг, предоставив словам и мыслям других людей встать щитом между читателем и тем, что творилось вокруг.

Личный опыт участника самой технологической и обезличенной войны был отфильтрован и пропущен через призму литературы. Для Льюиса книги были и связью с тем, что запомнилось (пусть и сентиментально преувеличенно) как блаженство утраченного прошлого, и целебным бальзамом от травм и безнадежности настоящего. Несколько месяцев спустя он писал Артуру Гривзу: он с тоской оглядывается на те счастливые дни, когда сидел посреди своей «маленькой библиотеки и перебирал книгу за книгой»