Теперь в кусках непродолжительного сна Лили закапывают в холодную, сырую, но черную и плодородную землю, Лили сгибается от тяжести давящих на нее кубов и просыпается от боли, с Лили сдирают кожу и мясо, и она – оживший скелет птеродактиля – должна нарастить себе перья… Но как это сделать? Как?
Страхи. Вскроешь их, как нарывы, вцепившись руками в разорванную плоть и глядя в глубину твоей преисподней, поймешь, насколько они жалки…
Теперь Лили постоянно чувствовала навязчивую необходимость в каких-то нелепых вещах. И это не давало ей покоя, постоянно теребило ее, не давало отдохнуть и уйти в желанный лечебный сон. Будто сразу один за другим в ней стали верещать все зажимы и прищепки, перекрывавшие доступ воздуха: «Открой меня!!!» И не успеешь справиться с одним, как начинает пищать другой. Например, ее стала терзать мысль, что ей нужно пойти в парикмахерскую. Боже! Какая напасть! Парикмахер!!! Зачем?! Лили никогда не была в парикмахерской, но как же мучительно было искать ту, которая нужна! Чтобы это была именно та девушка, которая сможет сделать Лили именно ту прическу – какую, Лили не знала сама. Как просто – во сне ты всегда без усилий попадаешь туда, куда надо, а здесь оказывается мучительно сложной каждая вещь! Но когда Лили наконец нашла того парикмахера, она почувствовала, как открылся зажатый клапан, и из него фонтаном брызнула живительная сила – сила жизни. Она шла по серому городу окрыленная, как во сне, и чувствовала, что – да, похоже, у нее начинают появляться первые перышки на ее изможденном замерзающем теле. И если так пойдет дальше, то, может, она и научится жить здесь так же безмятежно, как во сне?
Все, чего боялась Лили – свою женственность, свои умения, свои желания и чужие взгляды, свой ритм, – все по кусочкам надо было вытаскивать из себя и воплощать. Лили настояла на ремонте, она переклеила обои, поменяла в комнате старый исшарканный линолеум и по крупицам, как было возможно, меняла все вокруг себя… И мир вокруг нее менялся, и менялась она сама – становилась более осязаемой, что ли, более вещественной, в отличие от того призрака, непонятного фантома, которым казалась раньше, когда могла незамеченной входить и выходить из дома, сидеть в своем уголке на работе, стоять в магазине в ожидании продавца.
Но бессонными ночами, оглядывая обновленную комнату, она тихонько плакала. «Я – птица, теперь я тупая птица, я вью свое гнездышко, я бегаю в поисках вкусного червячка для ребенка, новых туфель, обоев, полки для ванной… я чищу перышки и прихорашиваюсь перед зеркалом, я начинаю уже чирикать иногда с соседками, и уже мужчина с третьего этажа смотрит на меня подчеркнуто-вежливо, а бабки кудахчут, что он разведенный…» – плакала ночами Лили и не могла смириться.
На очередной Женский день в марте, неожиданно нарушив кухонную традицию, ей подарили аккуратный черный пенал, в котором лежала сияющая матовым блеском красная авторучка. Лили взяла ее в руку, почувствовала приятную тяжесть и холодок корпуса, и поняла, что получила средство открыть еще один зудящий зажим, перекрывающий воздух для воплощения. И Лили стала время от времени записывать свои воспоминания о том, как она жила в снах. Потому что ни одна птица, как высоко бы она ни взлетела, не сможет достичь той глубины, которой без труда достигает рыба… Птичья безмятежность по сравнению с рыбьей – суета сует, хотя бы потому, что ни одна самая прекрасная птичья песня не сравнится с красотой рыбьего молчания…. Ведь только рыбе доступны все моря – земные и небесные. Птица летает вокруг Земли, а рыба плавает во Вселенной… И скорей бы уж стать этой птицей, чтобы потом снова иметь возможность становиться рыбой…
