– Что ж, имя достойное.
– Достойное? – обозлился будущий дед Александра Сергеевича. – А вам было бы приятно, если бы ваше имя стало бы вашим же прозвищем? Потому что «Лев Николаевич» – это мое прозвище! А звать меня надо: Лева!.. Лева! Лева! – Он почти плакал.
Бахтин удивился и глубине переживания и глубине филологических прозрений мальчика об имени и прозвище. Ситуация совпадения прозвища с именем вдруг показалась ему столь же ужасной, как ситуация Эдипа, обнаружившего, что его собственные дети в то же время и братья ему.
– Лев Николаевич! – раздался голос из-за стены, отделявшей комнату Максима от хозяйских покоев. – Проводи гостя ко мне!
– Там живет дедушка, – шепотом сказал мальчик и громко ответил: – Сию минуту-с, Федор Михайлыч! – и, сделав приглашающий жест, в том же тоне – Бахтину:
– Пожалуйте-с!
Они прошли через веранду на участок, обогнули дом и оказались у входа на хозяйскую половину. По дороге Бахтин смутно подумал, что Федор Михайлович слышал весь его разговор с внуком, а стало быть, и жалобы мальчика, и все же позвал так, чтобы доставить Леве неудовольствие. И Лева сразу стал ерничать, и видно было, что он готовит какое-то лебезяще-слащавое представление.
– Театр для себя? Или для меня? – озадачился Максим.
– Вот-с, – сказал мальчик, – прошу знакомиться: Федор Михайлович – Максим Менандрович. Он захихикал.
– Действительно, смешно, – понял его Бахтин и улыбнулся.
– Очень рад, очень рад, – встав со стула и зашаркав шлепанцами, пошел навстречу Максиму старик.
Очень небольшого роста, согнутый, но какой-то свежий и чистенький, гладко выбритый, с розовыми щечками, Федор Михайлович долго пожимал и тряс руку гостя, повторяя:
– Приятно, чрезвычайно приятно!
Максим разглядывал деда. Седые волосы с аккуратнейшим пробором, белые (не седые) выступающие вперед брови, умные зеленые глаза, нос с намеком на орлиность, тонкие длинные губы, красивый узкий подбородок, руки подвижные с рыжими старческими пятнами, облик благороднейший, голос без малейшей хрипотцы (никогда не курил) и приятного тембра.
– Садитесь, пожалуйста, – пригласил Федор Михайлович. – Вы, я слышал, Достоевским занимаетесь?
Отвечать утвердительно на этот вопрос, заданный Федором Михайловичем, дедом Льва Николаевича и прапрадедом Александра Сергеевича, не было никакой возможности, и Максим сказал уклончиво:
– Я занимаюсь русской литературой XIX века.
– Ну, стало быть, и Достоевским тоже?
– Меня больше интересуют вопросы теории.
– Позвольте, но я ведь читал работы Бахтина о поэтике Достоевского. Это что же, родственник ваш?
– Нет, – односложно ответил Максим. Он всегда смущался, когда при нем упоминали Бахтина, но сегодня это превратилось в фантасмагорию. Какая-то вакханалия имен! Максим понял, что нечаянно включился в систему, постоянно действующую в семье Павловых, и более того – он восполнил собою какое-то недостававшее в системе звено, он даже вошел в этот клан, образовав побочную, но важную ветвь генеалогического древа. И Федор Михайлович, укоризненно взглянув на Бахтина, дал ему понять, что он напрасно противится этому.
– Вы, должно быть, привезли задаток, – переменил тему старик, – Все финансовые расчеты – со мной,
– Да, конечно. Вот, пожалуйста.
– А когда вы полагаете внести остальную сумму?
– Я полагал к концу срока, но, может быть, вы хотели бы как-то иначе…
– Да, мне было бы удобно получить с вас сразу же по въезде. А уж за газ и электричество в конце сезона.
