У меня связаны руки, и пора уже признать, что я полностью и всецело зависим от Ким. Если бы она мне дала знак… Самый крохотный и невзрачный, — я пойму. И побегу за ней, не раздумывая, как побитый пёс к своему хозяину.
Наверное, в этом и заключается ваша гребанная вселенская любовь, да? Отпустить человека, которого любишь, ради его счастья. Да, я буду умирать от ревности, возможно завтра меня найдут в каком-то Богом забытом барчике, и я буду валяться там, как вусмерть пьяный сукин сын, и вот тогда я смогу без капли преувеличения сказать, что без нее мне не выжить. Я многое готов для нее сделать, но я хочу знать, нужно ли ей это? Наверное, нужно уметь находить эту тонкую грань между «добиваться» и «навязываться»… Ай, надо подняться.
Бросив к горке лекарств зелёнку, я беру новую повязку, прозрачный антисептик, и снова сажусь на колени перед Оливией.
— Так, теперь посмотрим, что у нас здесь… — я тянусь к ее лбу, успев ухватиться пальцами только за кончик перевязки, когда по округе раздается звонок в дверь. Мы оба замираем, переглянувшись.
— Не откроешь? — неуверенно подаёт голос малая. Я вижу мимолётный страх в детских глазах и настороженность. Наверное, она подумала о том же, о чем и я, — возможно это родители Нейтана пришли разбираться. Разбитый нос, огромная шишка на лбу, поцарапанное лицо (я уже молчу о точном ударе хук в солнечное сплетение), — да уж, наверное, я бы тоже не оставил это просто так.
С глубоким вдохом я встаю на ноги, отряхиваю колени и иду открывать дверь. Тем временем звонок раздается ещё раз, что вызывает во мне дикое раздражение. Так уж не терпится, чтобы вывалить на меня свою агрессию? В конце концов, Оливия девочка, а этот паренёк старше ее на целых три года. Я хватаюсь за золотистую ручку, размашисто открываю вовнутрь дверь, и тут же замираю, затаив дыхание, потому что на пороге моего дома далеко не родители мальчика.
23. 23
— Ким?? — мое лицо вытягивается от удивления.
Я не ожидал, честно.
Скорее рефлекторно я тут же заглядываю за ее спину, видя у калитки желтое такси, но автомобиля её друга там и в помине нет, от чего я чувствую нездоровое облегчение.
— Привет, — бесцветным голосом говорит Кимберли. На губах ее зияет несмелая улыбка. Она делает шаг вперёд. — Можно?
— Да, конечно, проходи, — я пару секунд наблюдаю в стороне, как она заходит, смотрю нетвердым взглядом на невероятные изгибы тела, задерживаясь на ней немного дольше, чем следовало.
— Ты… Может, будешь чай? — опомнившись, закрываю дверь и иду за ней по пятам. Кофе я ей не предлагаю, я и сам стараюсь не пить его во второй половине дня. Говорят, это вредно.
— Нет, спасибо, я ненадолго.
А вот это плохо.
Кимберли резко останавливается недалеко от торшера, делает глубокий вдох и разворачивается ко мне.
— На самом деле… На самом деле я пришла попрощаться, — она смотрит на меня с кроткой улыбкой, но в глазах ее скрытая печаль. — Я уезжаю, завтра. Насовсем.
Поражение в моем голосе обжигает горло:
— Ким… Что ты такое говоришь?
Откуда вдруг взялась эта рваная пустота в моей груди, это гулкое отчаяние?...
— По правде, я не могу… Я не могу выносить прощания.
Ким собирается говорить что-то ещё, но она не успевает открыть рта, как воздух прорезает тонкий всхлип. Кимберли поворачивает голову и я вижу, как на короткий миг она замирает, у нее перехватывает дыхание, когда она видит Оливию. Малышка потрясённо стоит, ее коленки дрожат, а из глаз вот-вот готовы сорваться слёзы. Судя по виду Оливии, она сама не ожидала от себя такого проявления чувств.
