Протасов задумался.
– Я бы предложил другой вариант, – наконец ответил он. – Оставим все как есть, а в следующем номере, как раз к открытию вашей выставки, мы опубликуем почти детективную историю об одной неизвестной картине Кало. И, поверьте, это вызовет к вашему мероприятию больший интерес, чем скандал.
– Хорошо. Вы меня убедили, – быстро согласился гость и, попрощавшись, вышел.
С минуту Протасов сидел неподвижно, а потом неожиданно хлопнул ладонями по столу.
– Так, мне явно нужен глоток никотина.
Они вышли во дворик. Стояла нереальная тишина для центра Москвы.
– Болезнь употребления умных слов без понимания их смысла стала чуть ли не всеобщей. – заговорил Протасов закуривая. – Этот тип одно из подтверждений. Вот буквально сегодня читаю материал «Грядет водный апокалипсис». Замечу, это слово будто преследует меня в разных публикациях. Похоже, авторы не задумываются о его значении. А взято оно из названия последней книги Нового Завета – «Апокалипсис Иоанна Богослова», где описываются многочисленные бедствия, предшествующие второму пришствию Иисуса Христа, то есть концу света. Но само слово с древнегреческого переводится как откровение. Хотя кого теперь это интересует.
Публикация в «Русском глашатае» может и не стала сенсацией, но интерес вызвала большой.
«Бурный роман Льва Давидовича и Магдалены Кармен Фриды Кало и Кальдерон закончился скандалом и чета Троцких вынуждена была найти себе новое жилье, которое по стечению обстоятельств оказалось на соседней улице. <…>
Надо заметить, что при переезде Троцкий не взял с собой картину, подаренную ему Фридой. На ней она изобразила себя стоящей в полный рост между двумя шторами. В руках она держит листок с весьма красноречивым текстом: «Я посвящаю эту картину Льву Троцкому, со всей моей любовью, 7 ноября 1937 года. Фрида Кало, Сан-Анхель, Мехико». Говорят, что оставить картину настояла жена Троцкого, Наталья Седова. Как знать? Однако, как выяснилось позже, одно полотно Фриды Лев Давидович все же захватил. <…>
Казалось бы, назвать эту картину портретом невозможно. Мы видим просто пенсне, в стеклах которого пляшут языки пламени. Фрида говорила, что пишет картины только о том, что хорошо знает, поэтому в ее творчестве преобладают автопортреты. И здесь, несмотря на бурный роман, она как бы говорит, что совсем не знает Троцкого. А огонь? Быть может это отражается ее пламенная страсть? А может она увидела адский огонь в глазах этого демона революции? <…>
По некоторым данным, после смерти Троцкого картина оказалась на Кубе, а в шестидесятые ее видели в Москве. Некто приносил ее в дом Лили Брик, музы революционного «агитатора, горлана-главаря» Владимира Маяковского. А дальше следы ее теряются…»
Из не вошедшего в статью Николая весьма позабавило, что фрески Риверы и Сикейроса были названы громадными революционными комиксами. Но главное строки из дневника NN, обнаруженного Калмыковым в литархиве:
«Была у Лили. К ней заходил кубинский дипломат, не запомнила его имени. Они познакомились на каком-то мероприятии. Хорошо говорит по-русски. Принес картину жены Диего Риверы (будто это прибавляет ей значимости). Небольшое полотно, весьма странное, надо сказать: пенсне, в стеклах которого отражаются языки пламени. На обороте – какие-то буквы и цифры. Просил помочь в поиске покупателя. Лиля весьма разволновалась, ведь Маяковский хорошо знал Риверу и даже жил у него, когда посещал Мексику. Поэтому она обещала. Сама Лиля увлекается только советским авангардом, да и в Москве продать будет крайне сложно, но она напишет Эльзочке
