Меня оденут,
застегнут все крючки и пуговицы
затянут шнуры корсажа
Я буду пахнуть душистыми эссенциями
Я нарочно пойду босиком по мозаичным полам анфилады
узких и широких комнат,
ощущая пышность юбки…
Жизнь полетит по-прежнему
Вернется моя свобода!..
И тотчас вонь мочи из грязного горшка
И я сижу, откинув простыню,
на жестком тюфяке,
обтянув подолом согнутые в коленях
и поднятые к подбородку ноги
Лодыжки опухли
Мерзавцы не дали мне даже самого простого платья,
я в одной сорочке…
У меня нет чулок
Мне не оставили гребня…
Волосы посеклись
Я дергаю прядь, зажимаю в горсти
белесые истончившиеся волосы…
Я хочу увидеть моего сына!
Но ко мне никого не допускают…
После его рождения мне казалось, что боли внутри моего тела
никогда не пройдут!
Но они прошли, исчезли…
Он был запеленат в белое
Было видно, как шевелятся его ручки и ножки
в пеленках
полусогнутые, как у всех младенцев
Его глаза увиделись мне совсем черными
и большими округлыми
из-под белого чепчика, который был ему немного велик
Его глаза смотрели внимательно
Над ним склонился белый головной платок
кормилицы молодой,
складчатый, как у всех кормилиц
и у испанских придворных дам.
Полусогнутыми младенческими пальчиками
он сильно и сосредоточенно
трогал ее грудь…
Он уже тогда был похож на своего отца,
на мою непонятную мне самой любовь,
которую я непонятно почему
и до сих пор воспринимаю как единственную…
А моей старой кормилице я сказала, что убью ее,
если с моим сыном что-то случится!..
Время показало, что я переоценивала
свою силу…
Ведь у меня всегда были верные люди
Большие деньги и угроза жестокого наказания удерживали их
от предательства.
Впрочем, оказалось, что денег всегда возможно пообещать
и даже и заплатить больше,
а наказанием пригрозить еще более страшным.
Но сейчас я не хочу думать об этом…
Кормилицей моего сына была здоровая сильная крестьянка,
жена арендатора в поместье того самого нотариуса;
я звала его шутя моим фамильяром,
волшебным помощником.
Он же и составил мое завещание.
Всё доставалось моему сыну.
После моей смерти мой мальчик должен был унаследовать
огромное богатство!..
Но если бы мои братья узнали о моем сыне,
они бы его убили.
Но и мне всё стало бы всё равно,
и я бы нашла способ убить их;
нет, просто убила бы открыто, у всех на глазах.
А того, кто осмелился бы донести им о моем мальчике,
я пытала бы дó смерти своими руками!..
Мой мальчик будет богат.
Массимилиано ничего не достанется…
Несколько раз в году я навещала моего сына.
Я не выношу верховой езды и тряских карет;
меня всегда несли в закрытых носилках.
И завидев остроконечную крышу крестьянского дома,
я приказывала нести меня быстрее,
раздергивала занавеси носилок…
Ему было четыре года
Я быстро подошла к нему
Он сидел на корточках на мягкой деревенской траве,
кудрявый, как его отец,
и смотрел на меня серьезно, почти сердито;
сунув палец в рот.
Я подняла его за руки, охватила его щеки ладонями
Он пытался отвернуться
Я ощущала, что его щеки тугие крепкие…
Отпустила руки от его лица…
Крестили его в три года.
Было несколько крестных отцов и матерей,
как положено для законных детей богатых родителей.
Мой фамильяр всё устраивал на мои деньги.
Но никто так и не дознался, чей это ребенок.
А если кто и догадывался, то знал, что надо молчать,
никому не хотелось попасть в беду…
Я стояла за колонной и наблюдала за обрядом крещения
Священник вывел за ручку
мальчика в крестильной рубашечке.
И вдруг все увидели на белой ткани отчетливый силуэт
