Книги о семье - страница 24

А уж тот, кто будет подкован в отношении стяжания славы и достоинства, несомненно, окажется в состоянии обеспечить себе и сохранить все прочие и второстепенные вещи.

Если же отцы сами для этого не пригодны или слишком заняты другими важными делами (но есть ли такие дела, которые важнее, чем забота о детях?), пусть найдут того, у кого дети смогут в должной мере научиться похвальным поступкам, как по рассказам поступил Пел ей, который приставил к своему сыну Ахиллу благоразумного и красноречивого Феникса, чтобы тот научился у него правильно говорить и хорошо поступать. Пусть отец отдаст сына знающему человеку, который поможет ему усвоить важные для жизни вещи и сообщит, как распознать и получить представление о том, что ценно. Марк Туллий Цицерон, первый среди наших ораторов, был отдан отцом на выучку правоведу Квинту Муцию Сцеволе, который не оставлял ребенка ни на минуту. Разумный отец. Он хотел, чтобы сын общался с тем, кто сможет лучше отца научить и образовать его. Но если отец может сам украсить своих детей плодами добродетели, образования и учености, как это можешь сделать ты, Адовардо, почему бы ему не отставить в сторону все прочие дела, чтобы сделать их более знающими, благонравными, разумными и воспитанными? Достойный муж древности Катон не стыдился и не считал за труд учить своего сына не только литературе, но и плаванию, фехтованию и тому подобным воинским и гражданским искусствам, и почитал долгом отцов наставлять сыновей во всех доблестях, приличествующих свободному человеку, полагая, что таковым нельзя по праву назвать того, кто не преуспел во всех добродетелях. И из всех он предпочитал те, которым учил сам, потому что не хотел, чтобы кто-то заменил его в этом деле, и не думал что найдет такого человека, который приложил бы больше стараний, чем он, и у которого его сыновья учились бы с большей охотой, чем у собственного отца. Доверие к отцу, его старание и забота о том, чтобы привить сыновьям добродетель, могут больше, чем великие познания любого самого ученого преподавателя. Что до меня, я предпочел бы следовать примеру Катона и других достойных древних, которые обучали детей тому, что сами отлично знали, а прежде всего старались искоренять в них все недостатки и сделать как можно более добродетельными; кроме того, они отдавали сыновей в обучение к известным мудрецам и образованным людям, чтобы, приобретя дополнительный опыт и познания, они изощрили свой ум и украсили себя добродетелью.

Так бы поступал и я, будучи отцом. Моей первой и основной заботой было бы сделать моих сыновей благонравными и почтительными, если же они поддадутся каким-то порокам, я бы сказал, что юности присуще иногда ошибаться. Следует исправлять ошибки детей с умеренностью и пониманием, а иногда и с суровостью. Но нельзя ожесточаться, как бывает с некоторыми раздраженными и разъяренными отцами; похвально наказывать сыновей не гневаясь, беспристрастно, как, по слухам, поступал тарентинец Архит, который говорил: «Не был бы я сердит, я бы тебе задал»[15]. Мудрые слова. Он считал, что не может наказывать других, если прежде не уймет свой гнев. Гнев несовместим с разумом, а исправлять, не думая, могут только крайние глупцы. Кто не умеет дозировать наказание, по-моему, не заслуживает звания учителя и отца. Так что пусть отцы занимаются исправлением детей со спокойной душой, смирив раздражение, но для них предпочтительнее, когда дети плачут, оставаясь воздержными, чем когда они смеются, привыкнув к порокам. Что касается пороков, то мне кажется, нужно искоренять их все, но прежде всего очень распространенные у детей и более других опасные и вредные, и при этом прилагать больше стараний и усилий, чем обычно это делают отцы, чтобы дети не росли упрямыми и упорствующими, и чтобы они не были лживыми и ненадежными. Упрямые и упорствующие в высказывании и проведении своих мнений никогда не прислушиваются к добрым советам других, всегда слишком самоуверенны и больше уповают на свои мнения, чем на благоразумие и рассудительность любого опытного и знающего человека. Эти люди горды, напыщенны, полны яда и злобных и недопустимых слов, поэтому их отношения со всеми быстро портятся. Вот почему мне нравится суждение Герардо Альберти, в высшей степени любезного, сговорчивого и снисходительного мужа, лишенного какой бы то ни было суровости; он обычно говорил, что у упрямых и неуступчивых людей головы, наверное, сделаны из стекла, ибо как стекло нельзя пронзить самой острой и твердой иголкой или нацарапать что-то на нем, так и жесткий и упорствующий в своем мнении человек никогда не согласится с самыми утонченными и сильными доводами, которые ему могут быть представлены. На него не подействуют советы друга, он не поверит чьим-то разумным и продуманным планам; и как стекло разбивается на кусочки от малейшего удара, так и упорный и упрямый человек легко разражается гневом, изливает поток безумных и неистовых слов, растрачивает свои силы и время на поступки, вызванные его упрямством, о которых ему потом приходится жалеть и за которые приходится расплачиваться.