* * *
В молчаньи тоже гимн возможен.
Мою с Тобой постигнув связь,
кажусь великим, но ничтожен
склоняющийся, возносясь.
Из преклоняющих колени
вещей Ты выделил меня.
Я, пастырь в мире отдалений,
степями в сторону селений
гоню стада на склоне дня.
За ними следом я весь век,
идущий гулкими мостами,
и лишь над потными хребтами
угадывается ночлег.
* * *
Подобен страже неустанной
Твой голос, Бог, с моей осанной.
Ты создал мир и пробудил.
Ничто пылало жгучей раной;
ее Ты миром охладил.
Так исцеляемся и мы.
Пьют времена среди загадок
жар смертоносных лихорадок,
восстановив миропорядок
для нас в спокойном пульсе тьмы.
Ничто – подобье простыни.
Собой прикрыли мы прорехи,
а Ты перерастаешь вехи,
сияя в собственной тени.
* * *
Тихо накладывают руки
вне времени на города,
где нищета сулит разлуки,
где нет имен, и нет науки
именовать, но навсегда
имя Твое – не просто звуки,
а благодатная страда.
Есть лишь молитвы, и собою
мы подтверждаем правду рук,
творящих с нашею резьбою
с мольбою нашей, с молотьбою,
с Твоей зиждительной борьбою
благочестивый наш досуг.
Разнообразные утраты
озвучивает время вдруг;
мы вечной древностью богаты;
Бог одевает бородатый
хламидой нас, как добрый друг.
Мы жилы, мы базальтом сжаты,
но не базальт, а Бог вокруг.
* * *
Мы твердо знаем: имя – свет,
незыблемый на лбу.
Лицо склоняю я в ответ
перед судом, хоть знаю: нет
мне оправданья в ходе лет;
Твой темный гнет среди примет,
означивших судьбу.
Мой взлет прервал Ты на лету
касанием своим;
я покоряться предпочту,
Твою изведав темноту
и мягкий Твой нажим.
Я Твой, но знаешь ли, кто я,
Ты, в темноте меня тая;
ладонь Твоя крепка
и ласкова, пока
из бороды Твоей моя
не выбралась рука.
* * *
Твоим был первым словом Свет.
Пусть «человек», второе слово,
в молчании Твоем готово,
оно во тьме для нас так ново,
что я на третье в ходе лет
Тебе отвечу прямо: «Нет!»
Люблю Твою немую думу.
Молю: произрастай в тиши
Ты, греза в глубине души,
и на челе скалистом сумму
молчанья молча напиши!
Храни нас в несказанном вражьем
нашествии среди тревог,
чтоб рассказал в раю пророк
о том, как был ночным Ты стражем
и даже затрубил в Свой рог.
* * *
Из двери в дверь идешь смиренно,
домам Свою даруя тишь;
тишайший гость во всей вселенной,
Ты в двери мягче всех стучишь.
Ты не мешаешь даже чтенью,
когда касаешься страниц
Твоею голубою тенью,
уместной также для божниц,
и внемлешь тихо песнопенью
сестер, вещей, Твоих черниц.
Твой образ вездесущий дробен,
и в чувствах Ты моих воскрес,
оленям светлым Ты подобен,
но для Тебя я темный лес.
Ты колесо, но я способен,
среди Твоих осей витая,
где мною движет их народ,
в привычных тяготах работ
усиливаться, возрастая
за поворотом поворот.
* * *
Ты глубь, Ты высь, лишь в слове ясен.
В Тебя не взмыть и не нырнуть.
Ты даже трусу не опасен,
но был вопрос его напрасен:
в молчаньи скрыл Свою Ты суть.
Противоречий лес бескрайный!
Младенец на моих руках,
Ты для народов урожайный
гнет в проклятых Тобой веках.
Ты, первой Книгой возвещенный,
Свой Первообраз восприми,
Ты, в скорби и в любви взращенный.
Не заклеймен ли, обмирщенный,
кто мнит, что Ты лишь возвращенный
исток первичных дней семи.
Затерян был среди двуногих
Ты, чтоб на жертвы не смотреть;
Ты проявился в хорах строгих,
в златых вратах, что для немногих,
родился Ты среди убогих
и препоясан телом впредь.
* * *
Загадочный! Перед напрасным
путем вокруг Тебя века.
Я сотворил Тебя прекрасным.
Высокомерием опасным
напряжена моя рука.
Я, рисовальщик очертаний,
исследователь испытаний;
