и сладострастная тревога
безумных игрищ, и цари.
«Созижди!» – Бог велел мне грозно.
Я тоже царь, но не чета
Тебе, постиг я слишком поздно:
одна и та же пустота
с Тобой велит мне видеть розно,
и к вечности, где слишком звездно,
другая вечность привита.
* * *
Как тысячами богословы
ныряли в ночь Твою, прозрев,
так отверзались вежды дев,
и в бранном серебре готовы
впасть юноши в Тебя, Ты гнев.
Среди благих Твоих угодий,
в тени пространнейших аркад
встречались короли мелодий,
поэты, свой лелея лад.
Ты веешь вечером сквозь долы,
поэтов сблизив и согрев;
в уста вдыхаешь им глаголы,
чтоб высились Твои престолы,
и каждый среди них напев.
Сто тысяч арф Тебя крылами
из бездн молчанья вознесли;
над замирающими мглами
и над небесными телами
Твое величие вдали.
* * *
Поэтами Ты расточён,
развеян вихрем их шептаний,
ищу Твоих я сочетаний
в сосуде будущих времен.
Я всеми ветрами разбужен,
ловец частиц Твоих в метель,
где Ты подобие жемчужин.
Как чаша, Ты слепому нужен,
в толпе порою обнаружен,
для нищенствующего Ты кошель,
но и с младенцами Ты дружен,
вмещающийся в колыбель.
Искатель я, моя Ты цель.
Не знаю, древний или новый
пастух, чье стадо из перстов,
от взоров чуждых на покров
надеющийся, но готовый
восполнить все Твои основы:
сам без Тебя я не готов.
* * *
Заходит солнце и в собор,
чьи стены – образы святые
дев, старцев, празднично златые
и царские врата – литые
крыла, которым верен взор.
Между колоннами притвор,
стена в светящихся иконах,
и камни, как на горных склонах,
возносят в серебре свой хор,
чтоб в царских просиять коронах
в безмолвной красоте с тех пор.
Бледна, как меркнущий закат
в голубизне ночей,
Жена, хранительница врат,
которой Ты был вечно рад;
Она вокруг Тебя, как сад
В сиянии лучей.
А купол Сыном озарен,
Он Твой небесный клад.
Благоволи взойти на трон
и тронь мой робкий взгляд.
* * *
Я здесь паломник и в гробу,
в неведомом краю.
Ты камень у меня во лбу.
Жечь семь свечей не устаю,
чтоб видеть Божьему рабу
на образах свою судьбу,
как родинку Твою.
Я понял, с нищими казнясь,
что, ветер, Ты не стих;
они качаются, клонясь,
от веяний Твоих.
Крестьянин старый с бородой;
он как Иоахим,
объятый тьмою вековой
за родовою чередой,
но проявился образ Твой,
еще не тронутый молвой
со всеми в нем и с ним.
Как Ты веков ни трать,
Твой дух – начало всех начал;
Тебя крестьянин замечал,
и подбирал, и расточал,
чтоб снова собирать.
* * *
Как на винограднике, где гуще
лозы, прячется шалаш,
меж Твоих ладоней малой кущей
я таюсь, я ночь Твоя и страж.
Не чета смоковнице бесплодной,
мрамору земли перечить рад,
сколько урожаев ежегодно
Ты приносишь, дивный сад;
Небо средь ветвей благоуханно.
Ты меня не спросишь, как я тут…
Лишь Твои глубины неустанно
ввысь живыми соками текут.
* * *
С несотворенным Бог говорит,
молча из тьмы ему путь озарит.
Начало нашего естества
речь Божья туманная такова:
Ты побудь в Моей глубине,
где я с тобою наедине
в твоей броне;
За всеми вещами ты в огне;
тенью твоею при ясном дне
оденусь Я не напрасно.
Все, что прекрасно и что ужасно,
твоя через мир дорога, —
лишь пребыванье
в ближней стране,
жизнь – ей названье,
где упованье
вплоть до итога.
Дай руку Мне.
* * *
Был я средь иноков, средь изографов, средь иереев,
историю изобразивших руинами рун;
виделся мне средь суглинков, сугробов и суховеев
Ты, христианства шумный канун
в девственных дебрях.
Я Тебя опишу, с Тебя благовествую,
без орехотворки, чернилами, соком древесным,
жемчугами Твой образ к листам прикрепляя тесным,
