– Если на море волнение, мы из устья не выйдем, – решительно отвечал Иоанн. – Ни мы, ни другие не выдержим волнения и тем более бури. Только зря погубим себя, суда и людей.
Феофан поджимал губы, но не возражал. Он понимал, что ему следует предпринять как архонту меры, но как разумный человек он умел соизмерять желания и возможности. Те хеландии, что составляли этим летом его меру, были друнгарием царского флота – Константином Гонгилой – оставлены в военной гавани по причине своего крайне плачевного состояния. Борта их совсем прогнили, и перед выходом на первое сражение удалось залатать лишь самые угрожающие места, чтобы суда держались на воде. И то к концу того ужасного и славного дня течь была у всех, и некоторые из-за нее вышли из боя раньше времени. Но за все лето у Феофана не нашлось возможности поставить хеландии на верфь для более основательной починки: скифы разбойничали на анатолийском побережье Вифинии и в Пропонтиде, в Никомедийском заливе, а значит, их нового появления близ стен Великого Города можно было ожидать когда угодно.
В утреннем тумане подошли к устью пролива. На море было волнение, и хеландии – вместе с Феофаном или чуть позже их подошло шесть – бросили якоря у скал.
Скифы оказались отважнее, а точнее, у них просто не было иного выхода. Совершенно не желая вновь оказаться под жерлами огнеметов, они предпочитали опасность со стороны волн. В устье пролива Феофан не увидел ни одной лодки: те, кто пришел сюда раньше него, уже ушли в море, на запад, к Килии.
А когда совсем рассвело и солнце прогнало туман, Феофан глянул на восток и вздрогнул.
Впервые в жизни ему захотелось выбраниться. Вернулся ужас трехмесячной давности. Глазам предстало то же зрелище, что он наблюдал после первой битвы в Босфоре.
За устьем пролива, на востоке, на побережье Вифинии, где впадала в море река Реба, как и три месяца назад, дымили сотни вражеских костров…
* * *
– Йотуна мать…
Не сдержавшись, Мистина Свенельдич с размаху припечатал ладонь ко лбу, закрыв глаза, будто пытаясь спрятаться от невыносимого зрелища.
Он стоял на той же горе, на восток от устья Боспора Фракийского, откуда три месяца назад уже вглядывался в греческие корабли и горы за проливом, на западе. Из-за огненосных судов в устье он и бояре в начале лета решили идти вдоль побережья на восток. Там они продвинулись на много переходов, ураганом прошлись по долинам Вифинии, а по судоходным низовьям больших рек – Сангария, Гипия – поднимались и дальше, до самых гор. Несколько недель провели в старинном городе Ираклии – уже в следующей области, Пафлагонии. Под ее стенами дней десять назад состоялась битва между русами и большим греческим войском под началом славнейших царевых полководцев – Иоанна Куркуаса, Варды Фоки и стратига Панферия.
Все эти десять дней Мистина обдумывал и обсуждал с соратниками битву: ведь в Киеве, если судьба туда добраться, им придется многократно рассказывать о ней. Князю – Мистина очень надеялся найти там побратима оправившимся от ран и благополучным. Городским и полянским старейшинам, боярам и князьям тех земель, что послали своих ратников в этот поход. По всем землям руси, славян и прочих поднимется женский плач – общие потери, считая первую битву в проливе, на сегодняшний день насчитывали тысяч десять. Чуть более десяти тысяч Мистина вывел из Ираклии и сейчас надеялся доставить домой, на Русь. Вместе с добычей, под тяжестью которой иные скутары едва не черпали волну на ходу.
