– О чем ты задумалась? Отчего я звонкого голоска твоего не слышу? – спросил ее однажды Николай Николаевич, видя, что она с чулком в руке сидит в задумчивости, хотя и продолжает вязать. Такая уж была у Маши повадка: сложа руки сидеть она не умела.
– Думаю я, что дети становятся большие, пора им учиться, а я, глупая, ничего не знаю и не могу ничему их выучить. Что я знала, тому их выучила; они теперь могут правильно читать и писать, и знают четыре правила арифметики, Закон Божий, а больше я и сама ничего не знаю.
– Ну и что ж такого, из тебя вышла отличная жена и добрая мать, научи их этому, девочки наши в проигрыше не будут.
– Что ты, папочка, Господь с тобой, – сказала Маша с воодушевлением, – оставить их неучеными, как я, – да я и слышать об этом не хочу. Знаю, что у тебя денег нет, чтобы взять учителей. Неужели же отдать их в гимназию или в институт? И на это денег не хватит. Четыре девочки… денег много надо!..
– Я уже немало об этом думал и сокрушался, но на нет и суда нет, – сказал Долинский.
Маша задумалась и потом спросила:
– Нельзя ли нам пригласить гувернантку? И я бы с детьми засела учиться по-французски, по-немецки бы выучилась. Смерть как хочется мне языки знать! Хотя бы Анюта, – когда она вырастет, ее, быть может, знатные родные захотят увидеть, – как мы девочку в люди покажем, коли она у нас вырастет невеждой.
– Уж и невеждой! Только что языков не будет знать, а истории и географии я вас сам обучу, ведь я окончил университетский курс. А литературу читайте сами, вот и будете знать.
– По-русски – да, а по-иностранному?
– Подумаем, поживем – увидим, время терпит.
– Совсем не терпит! Агаше уж минуло одиннадцать лет, а Лиде и Анюте – девять. Пора, право, пора. Да и мои года уходят, – со смехом прибавила Маша.
Разговор этот заставил призадуматься Николая Николаевича, и через месяц он объявил Маше и дочерям, что пригласил учительницу, хорошо знающую языки, и что она будет ходить к ним три раза в неделю.
Какая это была радость! Маша покраснела до ушей и воскликнула:
– Дети, дети, слышите, у нас будет учительница, и я буду учиться! Не правда ли, папочка, и я буду учиться?
– Учись, друг мой, если желаешь.
– Конечно, желаю, как не желать, и мы увидим, кто из нас будет учиться прилежнее. Дети, как вы думаете?
– Нечего и думать, – сказала Агаша, – все это наперед знают: ты будешь лучше всех учиться. Разве ты нам пара!
– Отчего же не пара?
– Ты большая.
– Что ж такого? И вы большие, только я старшая большая, а вы ме́ньшие большие. Зато у меня и дела больше. Вы только и будете знать, что учиться, а на мне весь дом, все хозяйство, да и к маменьке надо пойти, проведать ее.
– Пожалуйста, пожалуйста, – запели хором девочки, – ты о маменьке помалкивай, мы тоже каждый день к ней ходим.
– Чтобы досыта налакомиться, – засмеялась Маша.
– Вот и неправда, вот и неправда! Намедни мы пришли – и никакого угощения не было. Дарья-няня ушла ко всенощной, и мы даже и чаю не попили, а все-таки сидели, разговорами маменьку занимали, – возражали девочки, обижаясь.
– Ну, ну, я пошутила; я знаю, что вы маменьку любите.
– Конечно, любим, и она нас любит.
– Конечно, и она вас любит, – сказала Маша с внезапным умилением в голосе, точно она подумала сейчас, как велико ее счастье. Она действительно так думала и каждый день благодарила за это Бога.
Начались уроки. И хоть девочки были и прилежные ученицы, но как ни старались, а Маша успевала больше их и еще им помогала учить уроки. Встречали они свою учительницу с веселыми лицами, сразу серьезно принимались за дело и во время занятия ни разу не улыбались; учительница говорила, что давать уроки в их доме не труд, а удовольствие. Ленивее других оказалась лишь Анюта. Она была девочка-огонь, одаренная способностями, но резвая и рассеянная, и Маше приходилось часто ей выговаривать. Раз-другой даже доходило до ссоры, потому что Анюта была скора на ответы, нетерпелива и иногда отвечала невежливо. Маша серьезно сердилась на нее и, случалось, не говорила с ней до самого вечера ни единого слова. Тогда Анюта поглядывала на нее и вдруг не выдерживала, бросалась ей на шею, просила прощения и горько плакала, так плакала, что Маше приходилось утешать ее.
