Княгиня взглянула на его траурное платье и все поняла.
– Жена ваша?.. – она взглянула на него сочувственно и смущенно и не договорила.
– Лишился, княгиня, лишился! – отвечал он ей. – Она была отчаянно больна и лишь только стала поправляться, как пришло известие о смерти ее единственной, нежно любимой сестры. Она опять слегла в постель и уже не вставала.
– Как же теперь? – спросила княгиня.
– С моими детьми воспитаю – она так мне приказала. Всё ждала племянницу, не дождалась и, умирая, приказывала любить ее и воспитать… – он остановился, проглотил душившие его слезы и прибавил: – Исполню волю ее свято. У меня своих детей пятеро. Анюта будет шестая. Бедная сиротка, и она всех лишилась… никого у нее нет… кроме меня и моих детей. Я разницы между ними не сделаю… Печальна судьба ее! Смерть ходит за ней по пятам…
Анюта вздрогнула, хотя не вполне понимала, что говорил дядя.
– Да, печальна, – сказала княгиня и прибавила: – Когда же вы хотите ехать?
– Завтра. Я не могу надолго оставлять моих детей одних и спешу вернуться к ним. Притом мне здесь делать нечего.
Анюта, казалось, поняла. Княгиня, видя ее погрустневшее, смущенное лицо, приказала ей и Алине идти спать. Старшая дочь княгини, Нина, нежно поцеловала Анюту.
– Господи! Что же это? Опять! – воскликнула Анюта и залилась слезами. – Куда еще? Опять к новому дяде!
Не обошлось без слез и на другой день, но Анюта уже не билась, не кричала, как прежде, а простилась со всеми молча, печально и, казалось, покорилась своей горькой участи. Она смирно сидела всю дорогу в карете и упорно молчала, не отвечая на расспросы дяди. От Москвы до города К** ехать было недалеко. Через сутки они въехали в К**.
Николай Николаевич взял Анюту за руку, ввел ее в небольшой, светленький домик, прямо в детскую, где с криками радости его окружили дети. Он расцеловал их, поставил посреди них Анюту и сказал:
– Привез вам сестрицу. Любите ее и во всем ей уступайте. Она будет наша общая любимица. Вы все должны угождать ей. Помните, что мать ваша, умирая, приказывала любить новую сестрицу. Няня, – обратился он к старухе, стоявшей за детьми, – вот тебе еще барышня, ходи за ней заботливее, чем за другими детьми: это тоже дочь моя. Я не забуду твоих стараний, и ты останешься мной довольна. Слышишь, няня, не ропщи на девочку, балуй ее.
– Слушаю, батюшка, – отвечала няня.
Домик, где жил Николай Николаевич Долинский, стоял на окраине города, на высокой горе, под которой текла широкая река Ока. К ней спускался тенистый, довольно большой сад с густыми липовыми аллеями и куртинами; кое-где росли плодовые деревья, за садом был огород с капустой, картошкой и даже гречихой, которые выращивали для домашнего продовольствия. Перед небольшим балконом был разведен маленький цветник, которым с особенной заботливостью занималась покойная жена Долинского. У реки была небольшая пристань, к ней привязывалась лодка, на которой покойная любила кататься с детьми: отец выучил сыновей грести и управлять рулем. Довольно большой двор у домика заполнен был домашними постройками: кухней, погребом, конюшней, где, впрочем, стояла одна только корова да была выгорожена клеть для кур.
Лошадей Долинский при своих малых доходах держать не мог. Этот домик и сад составляли единственное его богатство. Он служил советником губернского правления и, кроме жалованья, имел небольшой капитал. Он и его пятеро детей – два мальчика и три девочки – жили довольно скромно, уединенно, но без особенных лишений. Старший его сын, Митя, десяти лет, учился в гимназии, так же как и меньшой, Ваня, которому минуло только девять. Дочь, восьмилетняя Агаша, была брюнетка – умная и живая, а меньшая, Лида, – тихая и кроткая, белокурая и голубоглазая. Она оказалась ровесницей Анюте и скоро подружилась с ней, особенно потому, что во всем беспрекословно покорялась умной, но властной и вспыльчивой Анюте. В доме была еще девочка Лиза, двух лет. Все дети были оставлены на произвол судьбы и старой няни, которая больше занималась вязанием чулок и чаепитием с соседками, чем надзором за ними.
