Политических партий в Новой Гаване нет. Есть Совет директоров, как в любой земной корпорации. Жители города – своего рода акционеры. Но, как и когда-то на Земле, есть мажоритарные акционеры, а есть миноритарные – и способность влиять на то, что происходит в капиталистическом анклаве, у них несоизмерима. Мажоритарные акционеры могут сменять неугодных им директоров большинством голосов, а остальным остается лишь принять решение меньшинства. Но если член совета устраивает всех, то будет в совете, пока не решит уйти сам или не умрёт.
В школе нам говорили, что Новая Гавана, словно консервная банка, хранит в себе все старые пороки, завезённые к нам с Земли. Там любят говорить, что на самом деле подсознание каждого человека таит в себе демонов, и если долго не выпускать их погулять, произойдёт нечто подобное взрыву, последствия которого могут быть ужасны – вплоть до массового убийства. Наше общество стремится к тому, чтобы не давать демонам развиться с самого начала: тогда и слетевшую крышу чинить не придётся. Так мы и сосуществуем – без конфликтов, но в очень холодном мире.
Новая Гавана участвует в общем проекте – разработке урановых шахт, а также продает нам торий в обмен на воду из наших глубинных скважин. Однако электронная связь с «запретным городом» доступна только членам Совета архонтов и их помощникам. Выходец из Новой Гаваны может претендовать на жительство в городах республики, но с обязательным испытательным сроком. Тот, кто ушёл в Новую Гавану от нас, право на возвращение обычно теряет.
Снаружи посыпал мелкий дождь. До моего рождения осадков тут не наблюдали вовсе, но планета с помощью искусственного «добавочного солнца» – аппарата Линдоновской сборки – разогревается всё сильней, а значит, всё больше льда становится водой, и всё больше её в атмосфере. Вот, наконец, показывается Шпиль- гора – острая, суженная кверху, как ракета или кинжал (у курсантов бытует другое название, неприличное). Ходят слухи, что у подножия этой горы можно встретить проводника, который завязывает гостю глаза, сажает в багги и мчит до самых ворот, но с тем же успехом можно нарваться и на бандитов, которые обдерут тебя догола и бросят умирать от удушья и холода в каменистой пустыне.
– Отдохни как следует за нас обоих, – я обнял сестру и на всякий случай напомнил: – Послезавтра в это же время!
– Да помню я! И в таймере стоит! Держи там ухо востро, – Кэт взъерошила мои волосы и поцеловала в лоб, как в далеком детстве.
– Круто я из марсолётчиков да в шахтёры, – усмехнулся я, надевая шлем. Защелкнул его на горловине скафандра, закрыл забрало, проверил подачу воздуха, взвалил за плечи рюкзак и шагнул наружу. Когда марсоход двинулся дальше, ощущения от первого самостоятельного полёта, приправленные щепоткойстраха, вспомнились мне как нельзя острей.
Оказалось, что проводник – не выдумка; он вышел из-за Шпиль-горы, когда я был метрах в двадцати от нее; ростом он был мне по плечо и носил черный скафандр ещё времен колонизации. Как он узнал о приближении гостя, я понял, увидев метрах в тридцати над головой беспилотник. Однако садиться в багги я не спешил, предпочитая договориться о цене «на берегу» (для этого передатчик в шлеме пришлось перевести на другую частоту). Поняв, что я парень бедный и много с меня не возьмешь, проводник согласился отвезти меня за пять белковых кубиков и зерна ночесвета, которые предусмотрительно взяла из дома Катрина. Я всерьез боялся, что на поездку придется потратить дорогую алмазную линзу или фамильную опаловую брошь, пожертвованную Кэт для приключения, но мой новый знакомый, очевидно, не был избалован частыми визитами. Деловито просветив семена прибором для проверки всхожести, он кивнул на место рядом с собой. Глаза, взглянувшие на меня сквозь стекло шлема, были окружены морщинами и почти не имели ресниц.
