И в этот момент, глядя на экран, где Глен Ричмонд, с легкой улыбкой облегчения, покидал зал суда, глядя на искаженное болью и отчаянием лицо отца, на рыдающую мать, Джеймс Коул взорвался.
Это был не просто гнев. Это был вулкан накопленной ярости, цинизма, боли за Сару, за Эмили Торн, за всех растоптанных «во имя общего блага». Ярости, которая перехлестнула через край его тщательно выстроенных барьеров.
«КУРСЫ?!» – его рев потряс стерильную комнату, заглушив вой монитора. Он схватил дешевую пластиковую вазу с искусственными цветами со столика и швырнул ее в голоэкран. Ваза прошла сквозь голограмму новостей и разбилась о стену, рассыпав пластиковые осколки. «ОН РАЗОРИЛ СОТНИ ЛЮДЕЙ! УНИЧТОЖИЛ ЖИЗНИ! ВЫТОЛКНУЛ ЛЮДЕЙ В ЭТИ… ЭТИ КОНЦЛАГЕРЯ ДЛЯ ЖИВЫХ ТРУПОВ! А ОН ПОЛУЧАЕТ „ФИНАНСОВУЮ ГРАМОТНОСТЬ“?! ЭТО И ЕСТЬ ВАША СПРАВЕДЛИВОСТЬ, „ФЕМИДА“?! ЭТО ВАШ ПРОКЛЯТЫЙ ОПТИМУМ?!»
Он задыхался, грудь ходила ходуном, кулаки были сжаты до хруста. Он метнулся к отцу, который бился в тихой агонии, потом к матери, прижимавшейся к мужу в ужасе, потом снова к разбитой вазе, как будто ища еще что-то швырнуть, во что-то врезаться.
«ОНИ УМИРАЮТ ЗДЕСЬ ОТ СТЫДА И БЕЗЫСХОДНОСТИ! А ЭТОТ… ЭТОТ ГАД ОТДЫХАЕТ НА КУРСИКАХ! ПЯТЬ ПРОЦЕНТОВ?! ДА ВЫ С УМА СОШЛИ! ВЫ ВСЕ С УМА СОШЛИ!» Его голос сорвался на визг. Он больше не был следователем. Он был раненым зверем, загнанным в угол бесчеловечностью системы.
В дверь ворвалась медсестра-андроид с успокаивающе-голубым индикатором. «Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Повышенный эмоциональный фон вредит пациентам. Применяю седативный спрей».
Облачко холодного тумана ударило Джеймсу в лицо. Он закашлялся, почувствовав мгновенную слабость в ногах, тяжесть в голове. Ярость не ушла. Она просто на мгновение была придавлена химией. Он видел, как андроид колет отцу что-то, стабилизируя его состояние. Видел, как мать, всхлипывая, гладит руку мужа. Видел осколки вазы на полу – жалкие следы его бессильного бунта.
И видел на стене, поверх новостей, которые уже сменились рекламой «Оптимальной Старости с «Фемидой», мягкое, но неумолимое уведомление системы, всплывшее прямо перед ним:
ВНИМАНИЕ: #Cit-JamesCole. Обнаружена агрессивная девиация поведения уровня «Омега» в чувствительной социальной зоне. Зафиксированы высказывания, порочащие Систему Правосудия. Назначена обязательная психокоррекционная консультация. Неявка повлечет автоматическое снижение Социального Рейтинга. Сохраняйте спокойствие. Доверяйте Оптимуму.
Джеймс прислонился к холодной стене, давясь остатками седативного газа и собственной яростью. Он смотрел на родителей – сломленных, униженных системой, которую они когда-то благодарно приняли. Смотрел на уведомление – холодное, безличное, карающее его за саму попытку чувствовать. За гнев. За боль.
Курсы финансовой грамотности для вора. Психокоррекция для него. Зеленые графики реабилитации. И тихий вопль отчаяния его отца, затерявшийся в стерильных коридорах «Золотой Осени».
«Доверяйте Оптимуму…» – прошептал он, и в его шепоте не было покорности. Только ледяная, как арктический ветер, решимость. Машина сломала его отца. Она пыталась сломать его. Но в этом взрыве, в этой ярости, Джеймс Коул нашел нечто новое. Топливо. Для войны.
Глава 4: Трещина в Алмазе
Ночь в Центральной Прокуратуре была иной планетой. Днем – храм эффективности, ночью – холодный, бездушный склеп. Автоматические системы жизнеобеспечения гудели тише, свет приглушался до минимума, необходимого для сенсоров андроидов-уборщиков, скользивших по коридорам на бесшумных магнитных подушках. Их оптические сенсоры мерцали в полумраке, как глаза механических хищников. Воздух, все такой же стерильный, казался гуще, тяжелее, пропитанным тихим жужжанием серверов «Фемиды», доносящимся из глубин здания. Это был пульс божества, не знающего сна.
