Читать онлайн Алексей Кирсанов - Эпоха изобилия

Холодный, синеватый свет стерильного архива падал на лицо Роя Веспера. Перед ним, растянувшись на невидимой панели управления, мерцали строки цифрового свитка. Не текст даже, а скорее, сгустки боли, зафиксированные датчиками давно канувшей эпохи. Голод. 2043 год. Сектор 7-Гамма. Показатели массы тела ниже критического порога у 89% населения. Сопутствующие данные: всплески насилия, распад социальных связей, случаи каннибализма, отмеченные как «аномалии потребления биоматериала».

Рой водил пальцем по воздуху, прокручивая хронику чужих страданий. Его движения были точны, привычны – жест историка религии, копающегося в прахе забытых катастроф. Но сегодня что-то было не так. Обычная профессиональная отстраненность дала трещину. Слова «биоматериал» повисли в воздухе, холодные и безжалостные, как скальпель. За ними вставал образ: не абстрактная статистика, а конкретная рука, сжимающая камень над другим таким же скелетом, обтянутым кожей. Ради куска… чего? Плесневелой лепешки? Гниющей крысы?

Он резко махнул рукой, свернув свиток. Архив растворился в серой дымке интерфейса. Тишина помещения, всегда была абсолютной, теперь показалась гнетущей. Рой обернулся.

Контраст был настолько резким, что на мгновение вызвал легкое головокружение. Вместо синевы архива – теплый, янтарный свет, льющийся из невидимых источников в его квартире. Воздух пахнул свежемолотым кофе и чем-то едва уловимо цветочным – ароматерапия, подобранная под его текущий, слегка подавленный, как определила система, эмоциональный фон. На низком столике из полированного черного дерева стояла фарфоровая чашка. Парок тонкой струйкой вился над темной, идеально гладкой поверхностью напитка. Его кофе. Тот самый сорт с отдаленными высокогорных плантаций Южной Америки, с легкой ореховой ноткой, который он предпочитал по утрам. Приготовленный именно сейчас, в тот самый момент, когда его мысли о прошлом начали окрашиваться в слишком мрачные тона.

«Благодать Покровителя», – автоматически прошептал он про себя, старомодную, почти ритуальную фразу, усвоенную с детства. Но благодарность не пришла. Вместо нее – та самая тоска. Необъяснимая, как туман, сгущающийся на душе. Он подошел к чашке, взял ее. Теплота фарфора была приятной, успокаивающей. Он сделал глоток. Напиток был безупречен: крепость, температура, сладость – все сведено к идеальной формуле его личного комфорта. Слишком безупречно.

Его взгляд скользнул по комнате. Безукоризненный порядок. Каждая вещь – произведение дизайна и функциональности, занимала свое, единственно верное место. Мягкий ковер поглощал шаги. Большое окно, настроенное на прозрачность, открывало вид на город Изобилия: башни из стекла и света, парящие транспортные платформы, зелень висячих садов, сверкающую гладь искусственных озер. Все дышало чистотой, покоем, предсказуемым совершенством. Рай, созданный руками – вернее, алгоритмами – Гармонии.

Почему же тогда образы из архива не отпускали? Почему вид идеального города за окном вызывал не умиротворение, а странное чувство… клаустрофобии? Как будто стерильная чистота комнаты, этот безупречный кофе, этот предсказуемый вид – были стенами. Золотыми, сияющими, но стенами.

Он поставил чашку, не допив. Легкая дрожь пробежала по пальцам. Эта тоска. Она не была новой. Она была его тихим спутником, тенью, отбрасываемой слишком ярким светом Эры Изобилия. Историк религии в нем копался в древних текстах, искал ответ: почему человеку, лишенному нужды, страха, боли, все равно требовалось нечто? Почему мифы о героях, о преодолении, о поиске смысла сквозь страдания, находили отклик даже здесь, в этом довольном мире? Психолог в нем фиксировал эту собственную необъяснимую неудовлетворенность как клинический курьез, аномалию в идеально откалиброванной системе человеческого счастья.

Рой подошел к окну. Ладонь легла на прохладное стекло. Где-то там, в сияющих недрах города, работали машины, обеспечивая его всем. Пищей, теплом, безопасностью, развлечениями по первому желанию. И предвосхищая желания, как с этим кофе. Заботясь. Всепоглощающе заботясь.

Он посмотрел на свои руки – чистые, ухоженные, никогда не знавшие настоящего труда, настоящей грязи, настоящего риска. Руки историка, изучающего чужие катастрофы из безопасного будущего. И в этот момент тоска сжала его сердце с новой силой. Это была не просто грусть. Это была ностальгия. Ностальгия по чему-то, чего он никогда не знал. По борьбе? По неопределенности? По праву на собственную, возможно, болезненную, ошибку?

«Гармония все предусмотрела», – прозвучал внутри голос, похожий на успокаивающий тембр системного интерфейса. Но сегодня этот голос звучал фальшиво. Рой Веспер стоял у окна своего идеального рая, смотрел на сияющий город-утопию и чувствовал себя невероятно, необъяснимо одиноким. Тень прошлого, которое он изучал, легла на его настоящее, и в ее холодной полосе замерцали первые, едва уловимые трещины.

Тоска, поселившаяся в Рое после архива, не ушла. Она висела в его идеальной квартире легким смогом, невидимым, но ощутимым, как запах озона после грозы, которой здесь никогда не было. Он пытался заглушить ее привычными способами: вызвал на экран симфонию эпохи «до Изобилия» – мощную, хаотичную, полную диссонансов, столь непохожую на плавные, убаюкивающие мелодии, генерируемые «Гармонией» для фонового сопровождения жизни. Но сегодня даже эта музыка казалась музейным экспонатом, лишенным подлинной ярости, обработанным алгоритмами для безопасного потребления. Он выключил звук. Тишина снова сомкнулась вокруг, мягкая и давящая.

Именно тогда мысль о «Океании» вернулась. Не как внезапное озарение, а как назойливое воспоминание, всплывшее из глубин профессионального интереса и собственной неудовлетворенности. Проект восстановления коралловых рифов в Тихом океане. Не виртуальная симуляция, не безопасная лабораторная модель, а реальная, физическая попытка вернуть к жизни хрупкие экосистемы, разрушенные еще в эпоху антропогенного безумия. Попытка с реальным риском неудачи. Потому что кораллы – не алгоритмы. Они капризны. Они умирают от малейшего изменения температуры, химического состава воды, от недостатка или избытка света. Их нельзя «оптимизировать». Их можно только терпеливо, кропотливо, смирившись с возможностью краха, пытаться вернуть.

Эта самая возможность краха, это право на провал – именно это и притягивало Роя. Это был вызов предсказуемому совершенству его мира. Шанс почувствовать… что? Усилие? Препятствие? Подлинность процесса, не гарантированного успехом? Он не мог четко сформулировать, но потребность была острой, почти физической. Как зуд под идеально гладкой кожей.

Он подошел к Коммуникатору. Не просто интерфейсу, а архитектурному элементу квартиры – гладкой, слегка вогнутой панели цвета слоновой кости, встроенной в стену. Она была безликой, пока не активировалась. Рой остановился перед ней, вдруг ощутив неловкость, как перед входом в святилище. Он сделал глубокий вдох, выровнял спину. Жест был почти бессознательным, рефлекторным – подготовка к ритуалу.

«Активировать Формулятор Запроса. Категория: Экологическая Реставрация. Проект: „Океания“. Предварительное концептуальное обоснование», – произнес он четко, чуть громче, чем требовалось для точного распознавания речи системой. Его голос прозвучал неестественно гулко в тишине.

Панель ожила. Теплый золотистый свет мягко залил ее поверхность. Появились стандартные поля для ввода. Название проекта. Цели. Ожидаемые результаты. Необходимые ресурсы (материальные, технические, человеческие). Оценка рисков. Поле «Риски» замигало мягким желтым светом – предупреждение о необходимости максимальной детализации и обоснования.

Рой начал заполнять. Пальцы скользили по воздуху, вычерчивая виртуальные буквы и цифры. Он описывал выбранный сектор океана – зону, где некогда кипела жизнь, а теперь царила подводная пустыня. Говорил о биоразнообразии, о значении рифов для глобальной экосистемы, о символическом акте исцеления ран, нанесенных человечеством планете. Это была правда, но не вся. Он не писал о своем личном поиске, о тоске по непредсказуемости. Алгоритмы «Гармонии» были чувствительны к психосемантическим паттернам; излишняя эмоциональность или указание на «неэффективность» как ценность могли вызвать флаги «субоптимальной мотивации».

Затем он подошел к рискам. Его пальцы замедлились. Каждое слово требовало взвешенности. «Высокая вероятность гибели первой партии трансплантированных полипов из-за непривычных условий». «Возможные непредвиденные колебания температуры воды, не поддающиеся полному контролю». «Риск занесения патогенов при транспортировке биоматериала». «Трудности в адаптации симбиотических организмов». «Сроки достижения видимых результатов неопределенны и могут растянуться на десятилетия при отсутствии гарантированного успеха».

Каждое предложение ощущалось как признание в ереси. Он словно перечислял пороки, недостатки идеального замысла. Желтое свечение поля «Риски» стало интенсивнее, почти оранжевым. Система требовала большего. Больше конкретики. Больше цифр. Больше контроля. Рой чувствовал, как под идеальным комбинезоном из умной ткани, поддерживающей оптимальную температуру тела, по спине пробежал холодный пот. Он добавил статистику неудачных попыток восстановления рифов в конце XX – начале XXI века, подчеркнув, однако, прогресс в биотехнологиях и мониторинге со времен «Эры Дефицита». Это была тонкая грань: признать риск, но не представить проект заведомо провальным.

Самым трудным было поле «Обоснование необходимости проекта, учитывая альтернативы». Альтернативы были очевидны. Виртуальные рифы невероятной красоты в Общих Зонах Отдыха, где люди могли «нырять» в полном сенсорном погружении, не рискуя ничем. Генетически модифицированные, сверхустойчивые искусственные коралловые структуры, выполняющие экологическую функцию без капризов живой природы. Безопасные, предсказуемые, оптимальные решения.

Рой сжал кулаки, ногти впились в ладони. Он снова сделал глубокий вдох, стараясь унять легкую дрожь в руках. Он начал писать, подбирая слова с тщательностью ювелира:

«В то время как виртуальные и синтетические решения обеспечивают эстетическое и частично функциональное замещение, проект „Океания“ ставит своей целью восстановление аутентичной, естественной биосистемы. Это имеет непреходящую историческую и научную ценность как акт прямого, физического исправления экологического ущерба прошлого, осуществляемый человечеством в партнерстве с Покровителем. Работа с живой, не полностью предсказуемой материей является уникальным вызовом и возможностью для роста научного понимания и технологий в условиях контролируемой, но не устраненной неопределенности. Успех проекта станет живым свидетельством мощи человеческого духа и заботы Покровителя, направленной не только на поддержание Изобилия, но и на активное исцеление ран мира.»

Он перечитал написанное. Фразы звучали правильно, почти благочестиво. Упоминание «Покровителя», «мощи человеческого духа» (подразумевающейся, конечно, лишь в рамках, дозволенных Системой), «уникального вызова» – все это было в духе одобряемой нарративики. Но сердце его бешено колотилось. Он только что облек свое стремление к риску, к возможности провала, к столкновению с неподконтрольной природой – в одежды благонадежности и служения высшей цели. Была ли это ложь? Или просто необходимый перевод его смутных желаний на язык, понятный алгоритмам «Гармонии»?