– Ну, как бы тебе это объяснить! Осознание – вещь тёмная, современной наукой неизученная. Шучу. Например, ты замечаешь за собой, что часто дёргаешься? — я подмигнул.
– Это нервное.
– Вот, если бы ты осознала, то в одно мгновение исцелилась бы. Зря усмехаетесь. В Ташкенте я был свидетелем, как Мастер излечил ученицу, у нее гораздо хуже ситуация была. Сильнейший тик! Лицо, шея – кошмар! Она так мучилась, бедняжка. Её Мастер через болевую инициацию провёл, и всё сработало.
– Опять боль? Другого пути нет?
Смородина выразительно закашлялась и сменила тему:
– Чем же ты в Москве занимался?
Тут я заметил, как выросла моя тень, в очертаниях которой почудился некто чужой, массивный, сутулый, развязный. Мой язык увяз в густоте произносимых слов:
– Саморазрушением! Какое это веселье! Мы – тёмная Тартария, нам бездну подавай. И чтоб эта бездна напротив сидела, и чтоб, глядя ей в глаза, от сердца хохотать. Так бы и сгинул, но вдруг услышал Зов. Никто другой его услышать не мог, потому что только ко мне он был обращён.
Рот хозяйки сжался, будто она сдержала насмешку.
– Одно неясно, — не умея говорить тихо, кричала Ольга, — зачем алкоголь переводить, если ты его всё равно пережигаешь? Удовольствия ведь никакого.
– Как же никакого! — возразила Рада. — Вон, гляди, у него на лице всё написано.
И они захохотали, и я с ними, и мы слились в одну большую гору смеха, которая затем внезапно рассыпалась и превратилась в шевелящийся чёрный ковер забытья.
***
В несколько попыток я открыл-таки слипленные паутиной глаза. За витражными окнами рокотал дождь. Я был абсолютно наг и лежал полу, накрытый лишь тоненьким пледом.
Внизу, на кухне, происходило какое-то движение. Оттуда поднимался аромат кофе. Я привстал и осмотрел комнату в поисках одежды. Джинсы и рубашка валялись скомканные в разных углах. Трусы свисали со скульптуры быка на камине.
Включил телефон – почти разряжен. Девять пропущенных вызовов от Марты!
Схватив одежду, крадучись, я пробрался в душевую и под напором горячей воды, всмотрелся во тьму. Из потревоженной глубины всплыла голографическая картинка: мой эрегированный член, как плавающий космонавт в невесомости, и голые груди Александры.
Появившись на кухне, я смущённо произнёс:
– Доброе утро!
– А? Да? – ответила Рада. – Кофе будешь?
– Буду.
Кофе, словно наказывая себя, я выпил одним большим глотком, обжёг губы и горло.
– Мне нет оправдания, – краснея, промямлил.
– А что произошло? – чертовски спокойно произнесла Рада.
– Я не помню.
– Вот и мы тоже ничего не помним, — прищурилась Смородина, закурив с бывалым видом.
– Прошу прощения. Всё это не имеет никакого отношения ни к Школе, ни к Мастеру, – голос мой пресёкся, глаза заволокло слезами. — Моя судьба в ваших руках. Умоляю, не говорите никому. Хотите, встану перед вами на колени? За свою ошибку я могу серьезно пострадать.
– Зачем же впадать в крайности, — воскликнула хозяйка с лёгкой дрожью негодования в голосе. — Лучше подумай, как будешь оправдываться перед Мартой. И вот ещё что. Запомни! — она увесисто погрозила пальцем, похожим на автоматный патрон. – Ничего не было! Ни-че-го!
Ни разу за время нашей беседы она не дёрнулась. И впоследствии никогда больше я не замечал за ней подобного.
Обучаясь в Школе, не будь беспечен. Каждый кубический сантиметр, который ты занимаешь в Школе, направлен на стимуляцию твоего развития.
(из Кодекса Ученика)
