Он не слышал, как она подошла. Лиза стояла в пижаме, закутанная в клетчатый плед, и смотрела, как он гладит пальцем строки.
– Я не хотела причинить боль, – сказала она.
– Ты её причиняешь, – Марк поднял голову. – Но, кажется, это единственный способ, которым я могу дышать.
Они сидели до рассвета, плечом к плечу, слушая, как ветер играет в трубах. Лиза рассказывала о своём детстве – о матери, умершей от рака, о годах в приюте, о том, как рисование стало её спасением.
– Каждая картина – это письмо тем, кого нет, – прошептала она. – Может, поэтому я ищу истории в таких местах. Чтобы напомнить миру, что даже в руинах есть жизнь.
Марк взял её руку. Шрам на её запястье – тонкий, как паутинка – был похож на его сыпь.
– Ты рисуешь, чтобы забыть?
– Чтобы помнить. – Она повернулась к нему, и их лица оказались в сантиметре друг от друга. – И чтобы те, кого мы любим, не исчезли навсегда.
Он поцеловал её. Медленно, осторожно, боясь, что она рассыплется, как сон. Но Лиза ответила – её губы были тёплыми, сладкими от карамели, которую она вечно сосала. Ветер подхватил лист из блокнота, унося в небо рисунок с крыльями.
Утро началось с сюрприза. Лиза привела Марка в дальний угол завода, где ржавые трубы образовывали подобие арки. Под ней, на земле, лежал холст размером с стену, залитый красками всех оттенков синего.
– Это твоя река, – сказала она, вручая ему кисть. – Перепиши её.
Он колебался. Сыпь под одеждой горела, будто предупреждая: не трогай прошлое. Но Лиза взяла его руку и провела первую линию – извилистую, как русло.
– Не бойся. Я с тобой.
Они рисовали весь день. Синяя река обрастала деталями: мальчики на берегу, не уток, а кораблики из газет; солнце, сплетённое из лепестков Агата; крылья, поднимающие Давида из воды. К вечеру Марк, исчерпанный, рухнул на землю, глядя на их творение.
– Он свободен, – прошептала Лиза, обнимая его со спины. – И ты тоже.
Он почувствовал, как что-то лопнуло внутри – старый шрам, затянутый страхом. Сыпь утихла, оставив лишь лёгкий зуд.
– Спасибо, – он повернулся к ней, стирая синюю краску с её щеки. – За то, что не сбежала.
– Я ведь тоже учусь, – она улыбнулась, прижимая его ладонь к своему сердцу. – Доверять.
Ночью Марк остался на заводе. Он сидел у Агата, слушая, как Лиза вполголоса напевает мелодию, которой её учила мать. Внезапно из темноты донесся скрежет – будто кто-то волочил цепь.
– Ты слышал? – Лиза насторожилась.
Они подошли к арке с рисунком. Ветер трепал холст, но сквозь краски проступало что-то иное – тень, похожая на мальчика. Давид.
– Марк… – голос был едва слышен, как шелест листьев. – Пора отпустить.
Лиза сжала его руку. Марк шагнул вперёд, касаясь холста. Тень рассыпалась на синие брызги, а на месте реки осталось лишь чистое полотно.
– Он прав, – прошептал Марк. – Мы закончили.
Утром они нашли у Агата новый бутон – белый, как невинность. Лиза сорвала его и вплела в волосы Марка.
– Теперь ты часть этой истории. Навсегда.
Он не знал, что будет завтра. Но впервые за долгие годы июньский воздух пах не смертью. Он пах дождём, краской и возможностью начать всё сначала.
Глава 3: Лепестки и обещания
Солнце садилось за кирпичный завод, окрашивая небо в оттенки абрикоса и лаванды. Марк стоял под аркой, где когда-то они с Лизой переписали реку его прошлого, и сжимал в кармане крошечную коробочку. В ней лежало кольцо – не золотое, а керамическое, вылепленное из глины завода и обожжённое в печи, которую они вдвоём восстановили прошлой осенью. В центре сверкал осколок синего стекла, найденный у корней Агата. Лиза называла его «осколком неба, упавшего, чтобы напомнить о высоте».
