Когда нас держат - страница 3

– В Сарнзфилдском лазарете, – рассказывал Гиллиз, – была одна сестричка, мисс Элла Ледер. Она пела нам, когда темнело в палате, только ночничок горел у каждой постели…

Заря была чем-то вроде накипи на всем.

О нет, другого не стану искать я, сколько буду жива…[1]

Один любимый был у меня, но вот он крепко спит…

– Не скажу, что никто не плакал, – сказал Гиллиз.

Груди ее точно помещались ему в ладони.

Он ощутил присутствие, поток нагретого воздуха, дрожь по всей поверхности всего, словно марево от жары. Все глубже, но не темнее. Он знал, что почувствовал это, поскольку тут же ощутил нечто еще определеннее и мощнее: его погружение. Притопленное его неуклюжим непониманием, его ограниченностью, его судорогой сомненья.

От снега в сумерках ему почудилось, не подымается ли свет от земли.

Распознает ли он миг своей смерти – или она будет как падение ночи.

Джонова деда вымыло на берег, и его принесли домой в родную деревню, распознанную по узору у него на груди и по намеренной ошибке на рукаве.

Все моряки, кого вынесло на берег в то лето: Адрианус, Мартинус, Уильям, Йенс, Ари, Томас, Дирк, Йос, Хендрик, Джеймз, Люк, Дорус, Эдвард, – и все женщины из портов Северного моря, заслужившие себе новый титул перед фамилией: Вдова Марис, Вдова Фишер, Вдова Ланглэндз, Вдова Мартин, Вдова Хансен, Вдова Мейер, Вдова Уильямсон, Вдова Фэрни, Вдова Трост…

Кое-кто утверждает, будто это слухи, что нет свидетельств тому, чтобы моряков вообще возвращали домой при помощи неправильно вывязанного жгута. Но как и всё, во что нам трудно поверить, такому, чтобы оказаться правдой, нужно случиться всего лишь раз.

Холодный дует ветер над моим любимым, холодный мочит дождь…

– Не скажу, что никто не умер, ее слушая, – сказал Гиллиз.

Возможно, сознание случалось, лишь когда оказывалось достаточно живых людей, чтобы зародилась искра, чтобы замкнулся контур, чтоб у песчинки накопилась критическая масса для того, чтобы стать дюной, чтоб синапс позволил стае вмиг сменить курс. Потом возникнут и другие метафоры – хиазмы, размен, перекрест. Неправильная кроссировка.

Есть ли в смерти душа, сознание без материи?

Под Сиеной была такая церковь со своей горгульей – голова с двумя телами. Не большей мукой ли было б иметь две головы и одно тело?

Всё, думал он, дуалистично, ничто не одно: снег ярчает лишь с углублением сумерек.

Теперь метет уже крепко, отчего ж ему не холодно?

Он вспомнил, что было больно. Отчего ему не больно сейчас?

Паб был почти пуст; пьянчуга, сведший их вместе, все еще спал. Джон подождет с Хеленой на станции, до утра еще много часов. Каштановые волосы ее поблескивали, твидовое пальто со строгим воротником. Она была изящна, искренна, пытлива, кротка, он не знал, как принадлежать кому-то, как он ее отпустит.

– Жалость не дает нам никакого права на другого человека, – сказала она, – или не дает никакому человеку права на нас.

– Это разновидность суждения, – сказал он.

– Жалость – не любовь, – сказала она.

Кто с ним когда-либо так разговаривал?

– А милосердие? – спросил он. Милосердие – тоже разновидность суждения, подумал он. Дарована… но все равно суждение. Что же тогда агапэ? Капитуляция благу.

– Могу понять, как заснуть и пропустить свою остановку, но кто засыпает только для того, чтобы сойти с поезда раньше? – рассмеялась Хелена. И вдруг сделалась такой же изумленной, каким чувствовал себя и он, словно чары привели ее в это необъяснимое место и они сидят за столом друг напротив дружки. Как могли события такой хрупкой случайности ощущаться неотличимо от неизбежности? Сколько бессчетных стрелок потребовалось перевести, чтобы соединить их за этим столом, этой сельской ночью в конце лета, под древней картой звезд, картой, что уже прекратила существовать, однако оставалась сияющей и ясной.