– Я… во всем виноват.
– Не говори ерунду. Если бы ты знал, то…
– Должен был знать.
– Ничего ты не должен… Перестань. Ты… был с ней близок, так?
– Мы… давно познакомились. Дружили… около… больше трех лет, пока она… просто… не исчезла, – перед глазами Фролова проносятся два года утомительной, самозабвенной пустоты. – У меня больше… никогда больше не было друзей. Только она. А я… все забыл… Просто вычеркнул ее из памяти.
– Ты знаешь, как это происходит. Нейрогаз. Не надо винить себя. Может… слушай, может, передадим это дело… кто быстро найдет убийцу… Рыжему? Если ты не… Я скажу ему, чтобы он этим занялся.
– Нет, – Фролов отрицательно качает головой… в нем ширится чувство вины, горит желание выследить убийцу. Как он может поступить по-другому? Проще умереть, чем отступить.
Денисов крепко затягивается, потом выпускает слоистый дым в густой воздух.
– Уверен?
Фролов молчит. Ветер стихает. Ливень густеет. Бьет по прозрачному навесу. Сильнее. Сильнее. Мысли темны и безрадостны.
– Тогда, – говорит Денисов, – уверен, к вечеру мы его поймаем. Ты в порядке?
– У меня… у меня нет другого выхода…
Издалека кажется, что баржа огромна. Иллюзия, порожденная игрой светотени, мокрой набережной, вывесок, дополненной реальности, всплесков рассветной активности города. Но теперь, когда судно подобралось ближе к набережной, Фролов видит, что оно не длиннее вагона монорельса. На мокрую палубу вываливается шкипер, подбирает из-под ног толстый швартовочный канат, перебрасывает широкую петлю висельника из одной руки в другую.
Палуба пестрит разноцветными контейнерами, бочками, ящиками… переплетением труб, заглушек, сеток. В центре нагромождения высится шпиль антиспутника. Атавистический обрубок. С появлением потока смысл его существования потерян.
Спутники болтаются на орбите космическим мусором. Бесплодное увядание микросхем. Далекая, никому не нужная память о великих покорителях безвоздушного пространства.
Все потому, что поток, при содействии вышек-ретрансляторов, непрерывно сканирует поверхность Земли – считывает очертания объектов, передает данные от миллионов пульсаров (мелких датчиков, собирателей информации), группирует внутри эфира, создает идеальную копию мирового пространства…
Баржа крадется к пристани, скользит по блестящей глади… Почти незаметно раскачивается, а вместе с ней раскачивается все вокруг – небоскребы, мигающие огни беспилотников, тусклые фонари, отдающие сыростью и строгостью, морщины на лице Денисова, блики на дерматиновой куртке, клацающие вдалеке белые каблучки обернутой в плащ длинноволосой блондинки.
– Контрабандисты, – говорит Денисов. – Не думаю, что это они… Хотя. Контейнер.
– Пока что… пока все сходится. Будь готов к задержанию, если…
– Во мне можешь не сомневаться.
Черноглазые чайки приземляют тонкие лапки на полимерный настил и тут же с болезненным вскриком взмывают в серую пустошь.
Денисов с тяжелым сердцем наблюдает за приближением ржавого носа. На мгновение перемещается в те времена, когда сам был контрабандистом. Воспоминания слишком близки, набухают внутри все-помнящего мозга.
Куда ему их столько?
Кажется, смутно вспоминает и это баржу, старую посудину… кромку коричневой ржавчины, ровную ватерлинию…
Сам возил запрещенку по раздробленной России, бушующей в огне Гражданской войны, переживающей разделение, обособление, разрушение, уничтожение. Беспилотники доставки давно не летали – только неуловимые птицы смерти с остроносыми бомбами на борту (всеразрушающий вакуум, превращающий города в бурю и пепел).
