– Ты плохая мать! Ты недостаточно работаешь! Ты не заботишься о своем сыне, как должно… Мне за тебя стыдно!
Старуха многое повидала на своем веку. Узрела двадцать пять лет назад в новом, отстроенном американцами Петербурге, настоящий рай, сошедший с небес, защитивший ее от волны нелепого, нестерпимого насилия. Им с крохой Женей дали эту комнату, взамен той, что была разрушена вакуумным снарядом.
Страх блестел в ее базедовых глазах: она частенько вещала об ужасах, которые испытала до прихода Строителей. О голоде, смертельной холодности городских стен, бомбах с нейрогазом, разрывающих пространство, превращающих целые районы в истошные ошметки… о блестящем горизонте, который не предвещает ничего хорошего… о шепоте беспилотников, невидимых адских птиц, несущих смерть, единую для всех, безвозвратную, тревожную, страшную, смутную… о жалости к себе и к своей судьбе, которая всегда несправедлива, всегда несет разрушение.
– Но могло быть еще хуже, слава Богу, – говорила, облизывая иссушенные губы. – И будет. Ты еще попомнишь мои слова, когда я умру.
Последний год был слишком долгим… Но Компинк дает шанс на спасение. Остается только добраться до клиники…
Женя неподвижна. Долгая холодная тьма обступает ее, обкрадывает реальность, превращает жизнь в скомканную бес-пробудность. Нейрогаз висит в грязном воздухе истошным знаменем болезненного забытья. Но Женя, в отличии от остальных, многое помнит…
Небоскреб просыпается, с сотого этажа над поверхностью, до сотого этажа под ней. Оркестр без дирижера играет нескладно, но пресный мотив прослеживается. Ванин подбородок (совсем как у упыря-отца) мелко дрожит. Отца, негодяя, подонка. Не посчастливилось встретиться с ним восемь лет назад. Тогда… Женя вспоминает, хоть и не желает этого… тогда в соседнем районе была вечеринка в честь семнадцатилетия Строительства. Мелкий бриз серпантина падал ливнем с блестящего потолка.
Заметила милого незнакомца. Ткань из углеводорода на его широких плечах. Когда заговорил, между ног разыгрался томительный зуд. Это была судьба.
Выбрались за границу города, поближе к стальному гиганту, потоковой вышке. Целовались. Пили сладкое вино. Он говорил, что американцы хотят мирового господства, поэтому построили это. Женя верила, хоть и не понимала, о чем он. Ей было все равно.
Через три месяца он сбежал от беременной девушки. Вскоре она узнала (козел прислал сообщение через интерсеть на ее работе, в прачечную), что годом ранее он попал под распыление при осаде Красноярска. Дрался за сепаратистов, сбежал с поля боя, когда остальные разрывали друг друга на части…
– Шлюха! Как ты могла! Так и знала, что вырастешь проституткой! Как мы теперь жить будем! Что люди скажут!
Слюна брызгала из перекошенного матушкиного рта. Но в глазах, Женя видела это очень ясно, в глазах: дикий страх, запоздалое сожаление.
Женя хотела сделать аборт, но матушка отговорила ее. Ведь, любая жизнь бесценна. В конце концов, не у всех детей проявляется газовая болезнь: Бог точно должен был уберечь ребёнка…
Этой ночью она так и не уснула. Уставший взгляд пробегает по тонким сухим пальцам, покрытым мелкими морщинами. Шепот пролетевшего рядом с окном дрона выхватывает Женю из небытия тревожных воспоминаний. Она хочет курить.
Крохотная девушка накидывает холщовый халат – тяжелая грубость ложится на плечи. Палец мягко прожимает маленькую кнопку рядом с окном. Проем вытягивается, превращается в узкую дверь. На маленьком балконе ветрено, пахнет утренней сыростью. Лепесток курительной трубки разогревается, вспыхивает бардовым огоньком… Женя не спит с пяти утра прошлого дня. Перекрученные суставы ломит от смертельной усталости.
