Молчаливый автопилот ведет машину сквозь плотное движение, переплетение дорожных знаков, пешеходных переходов… к далекому кафе Брукхайн. Денисов развалился в водительском кресле, посасывает обрубок сигареты, выдувает дым в крохотную щелочку запотевшего окна. Мимо мелькают всполохи блеклых фонарей, окруженных рассветом.
– Как ты? – косится на Фролова глубокими серыми глазами. – Нормально?
Напарник пожимает плечами.
– Нужно принять это как данность.
Хотя у самого в мыслях: трескучая темнота… У блестящих клинков страха одно желание – потрошить, потрошить, потрошить, взрезать темную субстанцию болезненной памяти, которая всколыхнулась, проявилась на неразличимом снимке прошлого. Вот Фролов. Вот его далекое, недостижимое, тревожное, заблудшее детство. Вот интернатское юношество, полное бессмысленного одиночества. Потом холодные казармы полицейской академии, четыре года уголовного права и стрельб из табельного пистолета. А дальше работа, поток, работа, сестра, работа, тьма.
Убаюкивающая отстраненность. Но теперь… теперь все по-другому…
– Ты прав, – Денисов кивает. – Только как данность. По-другому никак. Знаешь, я, черт, каждый божий день вспоминаю Влада, школьного друга своего. Которого… ну, убило выстрелом в голову, прямо на поле боя, – молчит о том, что сам спустил курок – как негнущийся палец встретился со смертоносной сталью, и разгоряченное дуло выплюнуло тупоконечную пулю «дум-дум». – Перед этим он надышался нейрогазом. Терять тяжело, раны так и остаются… внутри, как бы… но жизнь продолжается… И, ты, не надо унывать. Мы его поймаем… поймаем убийцу. Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь. Особенно после того… в метро.
Фролов качает головой.
– И не вспоминай, – касается холодными пальцами мокрого воротника. – Иногда мне кажется, что…
Фраза застывает… неоконченная, будто брошенная.
– Не, ну, согласись, было весело, -грузин ударяет его в плечо.
Плечо слабо и податливо.
– Да уж. Особенно, когда ты чуть не истек кровью. Очень весело.
– Опять ты сгущаешь краски, – усмехается. – Бурчишь вечно, как старик… Давай, ну же, не все так плохо. У тебя появился шанс поквитаться за свою подругу. Не ахти, конечно, повод, но, какой есть.
Молчание скрашено музыкой, вызванной Денисовым. Что-то тихое и мелодичное. Фролов не разбирает слов.
– Спасибо, – говорит он. – Мы… мы сегодня поймаем его, и…
Звуки не вылезают из гортани. Слишком тяжелы, чтобы подняться из легких.
– А мне, вот, хочется сожрать чего-нибудь… чего-то натурального, – Белок уже в горле застревает. Фу, черт… Думал, за три-то года привыкну… Дорого как, собака. Вот теперь думай, на что бабки тратить. С этими пошлинами.
Фролов молчит.
Что ж, Денисов прав. Выбирать не приходится. Навязчивый образ Лизы тонет в утреннем многоголосии образов, автомобильных сигналов, потоковых картин: будничного присутствия, игры виртуальных светотеней, бликов, знаков, пятен.
